Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении - страница 60

. Он не отделяет намерение от цепочки результатов, не дифференцирует свои перемещения по комнате, движения руки, поворот задвижки, изменения положения рамы и, как результат, дуновение свежего воздуха. Он намерен открыть окно, он открыл окно, чтобы проветрить комнату, он, собственно, проветрил комнату, но так получилось, что ветер смешал бумаги. Итак, в действие, совершенное им, с самого начала заложен смысл порядка, альтерации которого он в перспективе готов опознать как свои действия, а в ретроспективе распознает как таковые и более длинные цепочки событий.

Откуда взялось такое описание? В нем присутствуют «вещи», то, что с ними «происходит» (события), «действующий», который «намеревается», и еще к тому же предполагаемый наблюдатель, который может «вменить вину». Иначе говоря, здесь снова появляются такие элементы повествования, которые упоминались в первом разделе в связи с остенсивными референциями. Здесь внятно видны возможности двух стратегий описания: одна была показана выше, и она состояла именно в том, чтобы избежать любых намеков на вменение. Совершение действия действующим – это такое же событие в мире, каким оказался порыв ветра и полет поднятых им бумаг. Совершение действия в мире возможно потому, что действующий – одна их вещей мира36. Однако первые же шаги описания имеют обязывающий характер, поскольку описание сопровождается приписыванием (действия кому-либо): «Приписывание есть то, что совершается любым, каждого, кем-либо, относительно любого, каждого, кого-либо» [Ricoeur, 1992, р. 35]. Если бы этого не было, в аналитике события мы бы почти неизбежно пришли к онтологии события, так или иначе приближающейся к той, что отстаивал Д. Дэвидсон: действия суть события и от прочих событий отличаются только тем, что совершаются преднамеренно [Davidson, 1980]. Рикёр же выступает против трактовки действий как безличных событий. Тонкое различие между преднамеренным действием (адвербиальная форма, «намеренно») и действием «с намерением-на» (совершение того‐то или того‐то) – это разные семантики и разные онтологии действия [Ricoeur, 1992, p. 78 ff, 81 ff]. Онтология событий того рода, что предлагает Дэвидсон, неизбежно обречена на утрату агента, т.е. того, чьи это события-действия. Действие в такой онтологии невозможно вменить, и противопоставить ей можно только онтологию бытия-в-делании [Ricoeur, 1992, p. 86].

«Вобрать обратно» агента в описание событий действия далеко не просто. Одно соображение – впрочем, давно и хорошо разработанное37 – напрашивается с самого начала. Тот, кто действует вменяемым образом, действует в сложных обстоятельствах. Сам по себе вопрос о вменении непростой, говорит Рикёр, и его нельзя представлять себе так, что вменение – это «сильная» форма того, что в слабой форме называется приписыванием (атрибуцией) действия. Во-первых, в случае юридического или морального вменения речь идет о сложных цепочках действий, а не о тех банальных случаях, когда личный характер действия удостоверяется простой грамматической формой. Во‐вторых, вменение действия предполагает процедуру обвинения, у которой свои правила. В‐третьих, предполагается, что агент обладает «способностью действия», устанавливающей каузальную связь между личностью и деянием [Ricoeur, 1992, р. 100 f]. Когда речь идет о сложных практиках, переплетения событий, так сказать, системно-безличного характера, и телеологически рассматриваемых событий действия, вытекающих из вменяемого решения, можно исходить из того, что «агент способен учесть эффекты причинения для обстоятельств принятия решения, тогда как, в свою очередь, преднамеренные или непреднамеренные следствия интенциональных действий окажутся новыми обстоятельствами, которые влекут за собой новые каузальные ряды» [Ricoeur, 1992, p. 153]. Разумеется, «новыми обстоятельствами» могут оказаться и действия других людей – в ответ на действия самого агента, так что знаменитое определение Макса Вебера