Совсем измотанный однообразием долгого пути, на который он и вызвался-то, мечтая встретиться с опасностями безжизненного мира, Трой улетал далеко вперед, оставляя за спиной остальных Вестников. Он рассекал сильными крыльями жаркий воздух, но даже там, за линией горизонта, не было ничего нового.
– Будто все вымерло, – бурчал Крылатый, возвращаясь к товарищам.
– Я тебя удивлю, но и правда вымерло, – отвечала Сильвия, единственная, кто еще отзывался на его недовольство.
После этого Трой прицеплялся к кому-нибудь, сыпля шуточками, в надежде вызвать хотя бы смешок в ответ. Обычно его тирады прерывались шлепком по затылку, нанесенным родной рукой. Гвен переносила тяготы их томительного пути куда спокойнее брата.
Не делясь ни с кем переживаниями, она летела вперед, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Покой пустыни вызывал в ней смутное опасение. Ей виделось, будто кто-то прикрывает их ладонью, что больше целого неба над головой. И все бури пустыни, сталкиваясь с этой невидимой преградой, проходят стороной. И падальщики не рыщут под ними, и грозы проливаются вдалеке, а Серые Вихри злобно следуют по пятам, но приблизиться даже у них не хватает силы.
Сама ладонь, наделенная беспредельной мощью, могла оказаться куда смертоноснее понятных и привычных Крылатым бед.
«Если кто-то обладает таким могуществом, что способен отогнать рой Вихрей, словно они докучливые песчаные мухи, то что помешает ему с легкостью прихлопнуть нас своей дланью?» – думала Гвен, чувствуя, как от страха бегут по спине мурашки.
Но единственная, кто мог ответить на этот вопрос, хранила молчание.
Чем ближе они подбирались к оазису, тем меньше Алиса говорила, все реже осматривалась и спала. Ее глаза все чаще наливались серебром, и тогда серые барханы под ней сменялись призрачными картинами прошлых жизней. Если бы только она могла показать товарищам бескрайний лес, который шелестел листвой на этих землях, и то, как бежали между деревьев полноводные ручьи, а грациозные лани на их берегах преклоняли головы, чтобы напиться.
Но никто не видел этих миражей на песке, кроме нее самой и Чарли. Лис принимался жалобно скулить, как только образы прошлого заслоняли перед ним безжизненное настоящее. Совсем недавно, отправляясь вместе с незнакомым человеческим детенышем в путь к неназванному, лис был уверен, что далекий поющий есть само благо и свет. Но теперь, когда крохотное сердце зверька было навеки отдано Алисе, Чарли что было сил сопротивлялся власти Рощи.
«Разве может сущее благо так мучить ее, не давая ни сна, ни отдыха?» – рычал он, наблюдая, как Алиса из ночи в ночь продолжает свое бессмысленное дежурство, зная, что никто не нападет на Вестников, пока они покорно летят на встречу с Аланом.
Потому-то вечерние сказки у костра и были отдушиной для томящихся на своем пути Вестников. Потому Юли каждую ночь смотрела в огонь и вспоминала хриплую речь ушедшей старухи.
– Долго ли летел шаман, некому сказать. Но снежный покров под ним сменился вдруг тонким льдом. И так он блестел в холодном свете солнца, так заманчиво переливался внизу, что шаман забыл гневное шипение кошки и принялся осторожно спускаться, желая поглядеть на волшебный лед. И чем ближе была холодная земля, тем рассерженнее шипела кошка. Она осыпала глупого шамана проклятьями, впиваясь когтями в самую плоть. Но, одурманенный снежными переливами, тот ничего не слышал, ничего не чувствовал, и не было в его мире больше ничего, кроме тонкой корки блестящего на солнце льда…
