– Если она здешняя, – обронил Калев. – Ну а коли приезжая? Из Хельсинки, скажем. Или и вовсе из России.
– Это все равно, – покачал головой Андрес. – Розыск пропавших ведется везде. И рано или поздно мы тоже получим соответствующую информацию.
– Жуткое дело, – вздохнула Диана.
Она подумала, что ее собственной дочери лишь лет на пять меньше, чем убитой, и нервно передернула плечами. И ведь та тоже шатается бог весть где, правда, не здесь, а в Москве, но это ничуть не лучше, наоборот. Недавно одного из сотрудников московского издательства, где работала ее мать, стукнули на улице чем-то тяжелым по голове и оставили валяться с проломленным черепом в луже крови, просто так стукнули, ради кайфа, даже не ограбили, второй месяц человек в реанимации. И не так поздно он домой добирался, часов в десять вечера. Мать впала в панику, так всегда, людей может косить словно автоматными очередями, но пока это не касается твоих знакомых, как-то не реагируешь или, по крайней мере, не принимаешь слишком близко к сердцу, но когда список происшествий пополняют люди, лично тебе известные… Мать долго жаловалась по телефону на Лельку, не слушается внучка, подружки, прогулки, повлияй, Диана, а как ты повлияешь? Разве матерей слушаются многим больше, чем бабушек? Да еще и на расстоянии…
Калев допил свой коньяк и встал.
– Пойдем, Диана, – сказал он решительно. – Дадим Андресу отдохнуть. Пока очередной труп не нашли.
Матс Теллер жил в «сталинском» доме возле «Стокмана» – примета важная, ныне во всех журналах, приложениях и разнообразных листках по продаже недвижимости, описывая удачно расположенное здание, непременно отмечают, что оно недалеко от «Стокмана». Собственно говоря, это было не одно здание, а комплекс, корпуса которого занимали целый квартал и выходили на четыре улицы, в том числе, две относительно тихие. Квартира Теллера глядела всеми своими окнами, кроме кухонного, на одну из этих двух улиц, была она, по старым, конечно, понятиям, высшего класса, с тремя большими комнатами, широким коридором и огромной кухней, вызывавшей тайную зависть Дианы, которая питала пристрастие к просторным помещениям, а поскольку комнаты и в их с Калевом квартире были немаленькие, то соответствующий всплеск эмоций у нее вызывала именно кухня. Ремонт, правда, Теллер делал, если делал, давно, а уж о новомодных окнах-дверях и речи нет. Гостиная была обставлена эстонской мебелью пятидесятых годов, каковую Диана видела и в других домах, обычно там, где жили люди постарше, у тети Калева, например, стоял такой же буфет, да и стол со стульями вроде из того же ряда. На стене висели картины, несколько из них самого Матса и две-три иного вида, наверно, из отцовской коллекции.
– Когда к тебе приходят покупатели, где ты им показываешь картины? – спросил Калев, когда Матс провел их в гостиную. – Здесь?
– Бывает, что и здесь, – отозвался Теллер. – Но чаще в мастерской, после смерти мамы я, как ты понимаешь, остался один в трех комнатах и устроил в своей бывшей детской мастерскую. Это рядом.
– А спальня?
– Спальня в конце коридора.
– То есть никто из покупателей туда не заглядывает?
– Нет. Я и дверь, когда в доме посторонние, держу закрытой.
– Понятно. Значит, эта версия отпадает.
– Какая версия? – не понял Теллер.
– Такая, что кто-то из твоих клиентов мог случайно увидеть Коровина и, будучи любителем живописи, догадаться о ценности картины.
