Тогда, в 2019-м, все началось, но никто не понял, что именно. Хаос коснулся каждого уголка земли – стран, городов, душ. Митинги, революции, перевороты – все это растаяло, как пыль на ветру, перед лицом настоящей угрозы. Споры сверхдержав – США, Китая, России, Ирана, КНДР – о том, кто кого сотрет в радиоактивный пепел, казались детской игрой. Мы ждали конца света от рук политиков, но судьба написала иной сценарий.
Все помнят тот день. Весна 2019-го, обычное утро – и вдруг взрывы, крики, вой сирен, заглушивший все живое. Город не был готов. Бомбоубежища гнили, ржавели, разваливались – бежать некуда. Тогда Артем впервые ощутил пустоту. Не выбор, а его отсутствие. Понял, что значит терять, а потом – потерял себя.
Первыми под ударом небесных снарядов пали развитые страны, культурные центры – они вмиг стали полем боя. Но с кем они сражались? Ответа нет. Случайности, что не случайны.
Три дня после «Большого дождя». Выжившие выползали наружу. Перед глазами – кадры из фильмов об апокалипсисе. Пожарные бросили тушить дымящиеся руины, больницы захлебнулись, раненые лежали под небом. Мертвых не хоронили – сжигали прямо на пустырях. Братские могилы рыли вглубь на пять метров, торопясь спалить тела, чтобы неизвестная зараза не поползла дальше. Вместо надгробий ставили безымянные кресты, вырезали имена на камнях – если кто-то помнил, кто здесь лежит.
Одни гасли от нехватки лекарств, другие – от жажды. Вода в городе исчезла – насосы молчали, водохранилища иссякли. Люди пили дождь, пока не поняли: от него рвет, зубы крошатся, волосы лезут клочьями, ногти отваливаются. Трупы перестали зашивать в мешки – их не хватало, перешли на мусорные пакеты. Один день перевернул жизнь на десятилетия вперед.
Первая неделя после произошедшего запомнится надолго. Тишина – мертвая, без птиц, только ветер свистел, предвещая беду. Серые лица, пропитанные болью, – пир для смерти. Связь рухнула: интернет, радио, телевидение – все каналы обрезало. Остались только рации военных и медиков, да и те хрипели накоротке. Люди молились на коленях посреди улиц, голыми руками рвали бетон, пытаясь вытащить близких из-под завалов. Без толку. Смерть воняла кровью, дерьмом, гнилью. Трупов было столько, что любой мусор казался куском тела.
Большинство из всего этого напуганного до костей общества даже не представляли, как смерть может отвратительно и мерзко разобраться с человеком.
Те, кто уцелел, кидались помогать: разбирали обломки за еду, одежду, медпомощь. Авантюристы рыскали в поисках осколков метеорита. «Я» становилось «мы» – беда сплачивала, разве нет?
Потом пришли военные. Их становилось все больше. Обещали награду за куски метеорита. Возле воронок выросли лагеря, штабы. Машины ломились сквозь узкие тропы новых дорог. Кого искали? От кого охраняли? Никто не знал. К кратерам не подпускали – военные сами держались в двадцати метрах, будто боялись. Или знали больше нас.
Со временем их хватка ослабла. Одесситы сбивались в группы – военные звали их банд формированиями, мы – кланами. Нашивки на одежде, свои вожаки. Сначала жили мирно, пока сплоченность грела. Даже нападали на патрули. Военные клялись, что защищают нас – от чего? Поддерживают порядок – какой? Пользы от них не видели.
Патрули с каждым годом все реже посещали заброшенные спальные районы, да и уже практически не бывали в центре города. В эти времена и наступили первые дележки территорий. Кланы росли – сотни превращались в тысячи. Так и началась внутренняя война.
