– И не оставляешь нам выбора.
Рыцарь слабо покачал головой из стороны в сторону.
Ширинг обратился к приору Антонию:
– Сэр Томас желает стать монахом этого аббатства.
Наступило недоуменное молчание. Сесилия оправилась первой:
– Но ведь он творил насилие!
– Да ладно вам, такое и раньше случалось, – нетерпеливо отмахнулся Ричард. – Бывает, что воины покидают поле брани ради избавления от своих грехов.
– На старости лет – охотно верю, – отозвалась Сесилия. – Но этому человеку нет и двадцати пяти. Он бежит от какой-то угрозы. – Мать-настоятельница твердо посмотрела на Ширинга. – Его жизни что-то угрожает?
– Умерьте свое любопытство, – грубо ответил Ричард. – Томас хочет стать монахом, а не монахиней, так что прекратим расспросы. – Это была неслыханная дерзость по отношению к настоятельнице, но отпрыски графов позволяли себе и не такое. Ричард повернулся к Антонию. – Примите его.
– Аббатство бедствует, мы лишены возможности принимать новых братьев… Вот если бы кто-то внес дар, который покрыл бы расходы…
– Можем обсудить.
– Он должен соответствовать нуждам…
– Можем обсудить!
– Прекрасно.
Сесилия настороженно спросила у Антония:
– Вы знаете об этом человеке что-то такое, чего не говорите мне?
– Не вижу причин ему отказывать.
– Почему вы решили, что он искренне раскаивается?
Все посмотрели на Томаса. Тот лежал с закрытыми глазами.
Антоний вздохнул.
– Он докажет свою искренность, став послушником, как и все прочие.
Сесилия не скрывала недовольства, но поскольку приор не просил у нее денег, ничего поделать не могла.
– Наверное, пора обработать рану, – заметила она.
– Он отказался от лечения брата Иосифа, потому мы и пригласили отца-настоятеля, – объяснил Савл.
Антоний наклонился к раненому и громко, словно обращался к глухому, проговорил:
– Вы должны согласиться на лечение, предписанное братом Иосифом. Ему лучше знать.
Рыцарь, судя по всему, потерял сознание.
Антоний повернулся к Иосифу:
– Он больше не возражает.
Цирюльник воскликнул:
– Человек может потерять руку!
– Вам лучше уйти, – бросил ему Антоний.
Рассерженный Мэтью удалился.
Настоятель обратился к Ричарду:
– Позвольте угостить вас стаканчиком сидра в доме приора?
– Благодарю.
Уходя, приор велел Годвину:
– Останься, помоги матери-настоятельнице. Зайди ко мне перед вечерней сообщить, как дела у рыцаря.
Обычно Антоний не беспокоился о больных. Несомненно, к Томасу Лэнгли он испытывал особый интерес.
Годвин смотрел, как брат Иосиф накладывает мазь на руку рыцарю, так и не пришедшему в сознание. Оставалось надеяться, что он заручился поддержкой Сесилии, дав правильный ответ на медицинский вопрос, вот только было бы неплохо удостовериться в этом. Когда брат Иосиф закончил и аббатиса принялась обмывать руку Томаса розовой водой, Годвин проговорил:
– Я рассчитываю, что вы согласитесь на мою просьбу.
Настоятельница пристально на него посмотрела.
– Могу тебе сказать, что решила дать деньги Савлу.
Годвин был потрясен.
– Но я же ответил правильно!
– Вот как?
– Вы что, согласны с цирюльником?
Сесилия выгнула бровь.
– Не собираюсь отвечать на твои вопросы, брат Годвин.
– Простите, – тут же поправился он. – Я, должно быть, не понимаю.
– Вижу.
Если уж настоятельница пустилась изъясняться загадками, нет смысла расспрашивать дальше. Годвин отвернулся, раздираемый недоумением и обидой. Она дает деньги Савлу! Может, потому, что тот приходится родней графу? Нет, вряд ли, настоятельница всегда отличалась независимостью в суждениях и поступках. Наверное, чашу весов перевесила показная набожность Савла. Пустая трата денег. Белая Голова никогда и никого за собой не поведет. Как лучше сообщить новость матери. Та придет в бешенство, но кого она станет винить? Антония? Самого Годвина? Знакомый страх сковал его члены, когда он вообразил себе гнев Петраниллы.
