Настроение сегодня было отменное, хотя и грустное. С необъяснимой печалью Егор каждый раз провожал рубиновое светило, когда лениво оно заваливалось за чёрную зубчатую щетину тайги. В этот раз заката дождаться не удалось. Медный пряник надкусили зубы тайги, и он застрял, остановился, завис. Время, казалось, замерло от невероятной красоты земной.
На верхотуре буровой вышки послышался звонкий окрик сменщика, балагура и непоседы Лёхи, вечного призывника.
Парню удавалось «косить» от армии уже четыре года подряд, якобы, по состоянию здоровья. На самом деле у Лёхи лет пять не поднималась с постели парализованная мать. Военкоматчиков это обстоятельство мало волновало. Единственному сыну и кормильцу приходилось скрываться от призыва, прятаться по буровым. Начальство нефтяников как раз понимало тяжкие житейские проблемы помбура и всячески способствовало его непрерывной занятости. Хотя неплохих заработков Лёхи едва хватало на сиделку при матери, массажистку раз в неделю, чтоб у больной не было пролежней, дорогущие лекарства и проплату коммунальных услуг по однокомнатной квартире панельной пятиэтажки.
Лёха оставался безудержным оптимистом, на «бытовуху» не жаловался, скрывал за весельем личные трагедии: гибель отца в когалымских болотах, инсульт матери, измену супруги и её бегство с двухлетней дочерью в Новосибирск за демобилизованным стройбатовцем.
– Эй! Как дела на крыше мира?!
– Мы лишь сверчки на шестке, – весело отвечал Егор. – Какая уж тут крыша мира, я тя умоляю!
– Проходи, ложись, здравствуй! – крикнул Лёха, поднимаясь по крутым лесенкам на площадку помбура.
– Привет! – обрадовался весельчаку Егор. – Принимай смену.
– Так своей смешною рожей сам себя и веселю, – с грустью дурачился Лёха. Похоже, он где-то набрался новых афоризмов и повторял, заучивал, для памяти. Они приветливо хлопнулись со сменщиком руками в рукавицах, принимая и сдавая вахту.
Егор начал спуск по крутой лесенке вниз, возвращался обратно, на грешную землю.
Другой мир
В Северной столице, каменном мрачном красавце Санкт-Петербурге в то же самое время перед дверью с латунным силуэтом благородной дамы топтались двое крепких парняг в тёмных пиджаках с бейджами на карманах. Охранники, с выразительными фамилиями Бóйко и Рубúло. Оба парня были подкачаны железом, обучены не только в ЧОПах владению холодным и огнестрельным оружием.
Могучий Рубило был наголо выбрит. Загривок сминался тяжёлыми складками и продолжался выпирающими со спины буграми мышц.
Моднявый Бойко выскоблил виски до синевы, сохранил на макушке рыжеватую щетину волос газончиком пожухлой травы. Он был более лёгок на ногах, как боксёр, кто перешёл из супертяжёлой на категорию ниже и теперь радовался потере веса и лёгкости в теле. Придурковатым клоуном, он себя и вёл, нелепо дёргался, жестикулировал руками, наносил лёгкие удары по воздуху: то проводил апперкот, то хук слева, то выбрасывал расслабленную кисть перед собой в джебе. При этом негромко приговаривал:
– Тут почтальончика пришлём. Тут апперкотом встретим.
Мрачно и спокойно, Рубило принимал судорожные подёргивания партнёра, обезьяньи ужимки, прыжки, презрительно морщился, когда «воздушные удары» посылались в его сторону. Медлительный, уравновешенный Рубило оставался в супертяжёлой категории бойца «без правил».
Неуёмный Бойко минут пятнадцать отрабатывал перед дверью в женский туалет джебы, хуки и апперкоты. Рубило откровенно злился, с недовольством посматривал на золотые наручные часы.
