Читать онлайн Лариса Кольцова - Миражи и маски Паралеи

Утреннюю радость совместного пробуждения сменила неотступная тревога. Она охватывала сразу же, как только Икринка полностью входила в обладание своим телом после ночного отрешения от него. Её наблюдал доктор Франк, спокойный, добрый, всегда свежий. От него словно бы веяло прохладным горным озером, чьё излучение он приносил на своей коже в медицинский отсек, так как по утрам он купался и делал это в любую погоду, исключая сезон дождей, когда всё раскисало. Когда бы она ни пришла, а приходила она относительно редко, очевидно немолодой доктор сиял юношеским оптимизмом и утренней бодростью. Её привозил сюда Антон на скоростной подземной дороге. Франк помещал её в прозрачную капсулу, и она спала, а он включал нужную программу исследования, после чего обсуждал полученные результаты с Антоном. Едва прозрачная крышка открывалась, она просыпалась, и это было всё. Иногда Франк показывал записи в голографическом масштабе, где она видела, как шевелится и живет внутри неё не рождённое дитя. Антон смеялся и говорил, что он чудесный, но она, видя головастого и полупрозрачного эмбриона, ничего не чувствовала, кроме нежелания его видеть и удручающей тоски.

Однажды Антон привёз её к вечеру. На сей раз Франк удивил Икринку своей не то печалью, не то усталостью, так не похож он был на утреннего бодрячка – старичка. Хотя и стариком он не казался, но так называли его все на базе, а был он крепок и гладок лицом, не считая густой седой шевелюры. Антон говорил ей, что он всех тут старше, и лет ему много, очень много, столько, сколько люди на Паралее не живут.

– Вас кто-то обидел? – спросила Икринка, наблюдая не типичное для него опущение уголков всегда улыбчивого и не старого, а сочного рта.

– Обидел? – переспросил он, – можно и так сказать. Судьба, наверное.

– А что она вам сделала?

– Да жизнь мою обрушила, всё, что её наполняло, в прах развеяла. И это не метафора, а буквально. Бывает, так накатит – плачу, когда никто не видит. Да ведь ничего не происходит просто так, и сам я несу вину за всё, за собственную неправедность.

– Неправедность? Это вы-то неправедны?

– Да зачем тебе и знать об этом, душа ты моя светлая. Только знай, что всё, что терпит человек, он заслужил, поскольку сам он творец своих несчастий, да не каждый хочет это признать.

Икринке стало его жалко. Она знала историю доктора от Антона.

– Разве мужчины плачут? – спросила она, – Стыдно.

– А я и не мужчина, я старик. А старику можно и поплакать. Как и женщине.

– Я никогда не плачу, – сказала она, – и не плакала даже в детстве. Только, когда мамы не стало. Но давно.

Доктор поставил перед ней блюдо с ягодами.

– Выращиваю специально для моих любимых девочек, в горах, – сказал он.

– Девочек? – переспросила она, – Где же тут девочки?

– Ты и Нэя.

– А, – презрительно бросила она и отодвинула ягоды. – Нэя, да. Когда бы я ни пришла к ней, она ест. Толстая стала. Она и вообще-то не была стройной, а теперь подурнела, – в словах Икринки была злость на Нэю, и доктор это уловил. Но ничего не сказал. Он отвлекся от неё, переключился на Антона, они принялись обсуждать мало ей понятную тему о развитии ребенка. И тогда она решила найти отца.

Она направилась в сторону его жилого отсека. Отсек этот находился рядом с совещательным холлом. Именно так его называли в подземном городе – «совещательный холл». Он имел впечатляющие размеры, там стоял аквамариновый стол – кристалл похожий на бассейн, в котором были спрятаны их хитрые компьютеры и прочая связь с внешним миром. Там и был их штаб. Последнее время Икринка часто приходила к отцу в штаб. Она любила там бывать. Забавляло совсем по-детски эхо, отражающееся от пустынных углов и полированных стен огромного помещения. Было здорово садиться в голубое и прозрачное кресло и глядеть в зеркальную синюю поверхность стола, похожего на подиум, а он у них назывался ЦБС – центральный блок связи, в процессе его удивительной работы. Следить за непрерывным мерцанием знаков, цифр, линий и объемных фигур непонятно чего, и даже удивительные картины возникали в многомерном экране. Это была очень удобная возможность отвлекаться от того, что говорил отец, сохраняя серьёзное и внимательное лицо. Он убеждал её заняться своим развитием, чему и способствует учёба, даже если кажется ненужной, она не дает мозгам спать, пребывать в дреме.

– Иначе, – говорил он, – ты будешь очень скоро не интересна Антону. Если бы ты попала на Землю, ты сразу обнаружила бы своё убожество в развитии по сравнению с девушками Земли, своими ровесницами. Ты редкая красавица, – признавал он. – Ты, как и мать, уникальное порождение этой планеты, мало изученной, но ты неизбежно будешь выглядеть недоразвитой, что естественно. Человек, отказываясь от непрерывного развития, обречён на обратный процесс вспять, на деградацию, потому что всё движется, хотя и в противоположных часто направлениях. А что ты? Ты тёмный дикарь. Твоя мать тоже не хотела ничего, кроме как извиваться своим, пусть и бесподобным, но присоединенным к голове без содержания, телом. В природной красоте не было ни капли её заслуги личной. Выставлялась перед озабоченным сексуально стадом холёных животных… – И он замолчал. Но вскоре продолжил через определённое усилие, – Кромешное падение такой уникальной женщины…

– В чем же и уникальность, если она была непроходимо глупа?

– Она не была глупа, но выглядела таковой, играя в игры дураков.

– А ты, – спросила Икринка не без издёвки над ним, – скучаешь по её красоте? У неё одна грудь чего стоила! Я же видела её изображение. Красивых лиц много, а вот фигурка у неё была – идеал ваш земной явно до него не дотягивает. Не нашёл ей замену?

Он долго молчал, понимая её желание поиздеваться, но, все же, сделал вид, что не въехал в её отношение к себе.

– Да, – ответил он серьезно и спокойно, – очень скучаю по ней. И знаю, что такой больше не встречу нигде и никогда. Не о груди я, конечно, а о маме твоей.

– Конечно, и я не о груди. Да к тому же Нэя такая… все пялятся. Тебе не стыдно иметь вместо утончённой мамы, которую ты назвал глупой, такую женщину, которая выставляет всем на показ свое молочное вымя?

– Это пошло! Не шути так. – Он не изменял своему спокойствию, – мы говорим о тебе. К красоте привыкаешь, а если перестаешь уважать ту, кому она принадлежит, то и красота уже ничто.

– Я понимаю. К красивой женщине у всех масса претензий. Хороша? О да. Но, видите ли, она хозяйка никакая, она любит смеяться по пустякам, она, ах ужас, легкомысленная особа! А девушке всего-то восемнадцать! Дедушка говорит, что они забыли те времена, когда люди устраивали яркие праздники, где славили весёлых и гармоничных Богов, которых любили и считали себе родными, ждали их, поскольку они обещали им будущую встречу. Люди наряжались, усыпали центральные площади цветами – единственная жертва, которую принимали их добрые Боги, цветы и любовь открытого сердца – любовь к окружающему миру и к другим людям. У каждой семьи была собственная небольшая цветочная плантация, и часть выращенных цветов необходимо было пожертвовать Богам. Паралея утопала в цветах, дома, парки, улицы. На таких многодневных праздниках люди искали себе пару и влюблялись, веселились и раскрепощались, устраивали совместные пиры. Дедушке удалось прочесть об этом в древних книгах, они где-то хранятся, но скрыты от большинства людей. Старые Боги отринуты, поскольку они были Богами справедливости, дружбы и добра. А какие праздники есть сейчас? Какая любовь и открытые сердца? Как красивая девушка, хуже её и нет. А вот если она никакая и в переносицу себе глядит, и говорит одно слово за целый день, то да! Все достоинства перечислят. И хозяйственна она и умна, лишнего слова, не подумав, не скажет, а глупость очевидную в простоту характера обернут. А красивой девушке и ум в вину поставят, гордячка, скажут, не по месту своему. Знаю я всё это. Только думаю, что если Надмирный Свет дал красоту кому внешнюю, то и душа у такого человека светлая. А тёмная душа лишит света любой лик.

– Напевы Хагора? – спросил он, – он хорошо напитал тебя своей мудростью. Только ум его – ум отвлечённый.

– Может, и отвлечённый. Только он меня воспитывал со своим отвлечённым умом, кормил, стирал, покупал одежду, в школу провожал, играл со мною. В то время как другие, во всем совершенные, были вроде и не при делах.

И все его речи были столь же безрадостны ей, но она упорно продолжала к нему ходить, чтобы всё выслушивать, не делая при этом ни малейшего порыва к великому преобразованию своей якобы тёмной души. Словно ей было важно напитаться отвращением к миру через нелюбимого зануду отца, потому что Антон препятствовал в том смысле, что через него она этот мир отринуть не могла. А напротив. Он не отпускал её, даже когда молчал. Антон и был центром мира, его смыслом. А отец был тем, что её выталкивало и подталкивало к Хагору. Хагор ждал её решения. Как только она всё решит, он вызовет Зелёный Луч.

К отцу нельзя было прийти без его вызова. Но у Икринки был универсальный код доступа во все помещения, который он ей дал. На подземной базе не все входы и двери запирались, но все знали, куда можно, а куда и когда нельзя входить. У них были очень сложные внутренние взаимоотношения, ей непонятные и малоинтересные. Внешне казалось, что всё просто, но очень сложно в действительности. Поэтому он и дал ей для удобства маленькую пластину, похожую на золотую, может, и золотую. Она и открывала ею входы на поверхности в сам «ЗОНТ» – «Зеркальный Лабиринт» и те дверные панели, которые были на верхних уровнях помещений «ЗОНТа», обычно закрытые, во избежание проникновений посторонних лиц. Но она никуда не лезла без необходимости, только к отцу. Когда он был у себя, то на его панели горел зелёный треугольник, и она входила. Он её кормил и нудно зудел в уши свои ненужные назидания и свою ей ненужную, чуждую философию жизни. Она ничуть его не уважала и не боялась, в отличие от его почтительных подчинённых.

И в этот вечер она пришла как обычно. Она увидела, что вход в его жилой отсек помечен синим значком, то есть там никого, а на панели в ЦБС светился тот самый зелёный треугольник. И там мог находиться только отец. Если шло совещание или их сбор, значок становился красным, и тогда она не входила, чтобы не мешать их скучным и непонятным совещаниям. Она неплохо изучила язык, на котором они говорили в подземных уровнях, но в своём совещательном холле они употребляли язык, насыщенный неизвестными понятиями и отличный от языка бытового общения. Они собирались все за этим огромным столом. Он сверкал и казался налитым водой, которая на самом деле являлась каменной. Нашпигованный хитроумными и невероятными особенностями, кристалл мог превращаться весь целиком в нужный им сектор планеты, любой ландшафт, обзор спутников Трола, и даже открывать космические бездны. Он имел сложное внутреннее пространство в несколько уровней, и в каждом что-то было. Но в спящем своём состоянии он напоминал некий подиум, подобный тому в «Мечте» у Нэи, где дефилировали её задаваки на тонких ногах и плоскогрудые. Впрочем, этот их недостаток с лихвой компенсировала грудастая хозяйка. О Нэе она думала с неприязнью. Её связь с отцом ни для кого не была уже тайной, а со стороны Нэи едва ли не демонстративной. Так происходило вовсе не потому, что она такой вот предосудительной связью гордилась перед местными, которых всё же сторонилась, а как бы считала себя избранницей высших существ и не брала в расчёт сплетни и осуждение окружающих. Но понятно, знала о наличии так называемых «высших существ» лишь Икринка, не считающая их таковыми. А прочие обитатели ЦЭССЭИ и знать не знали о пришельцах, скрытых в глубине планеты. На поверхности они от прочих людей ничем не отличались.