– А я-то всё думала, для чего ты хранишь в своих шкафах не только старые вещи, но и старое постельное белье, истончившееся от бесконечных стирок, а оказывается, оно у тебя гостевое, – сказала Нэя, озирая с нескрываемым осуждением едва ли ни дырявую ветошь, чем Ифиса застелила её постель для ночлега.
– Да, – ответила гостеприимная подруга. – У меня вечно кто-то толчётся, как и у Гелии, ты же помнишь? Правда, у меня нет не только прекрасных щедрых покровителей, но некрасивых и скупых тоже, – Ифиса вздохнула с показной горестью. На самом деле она была в сносном настроении.
– Не та ли это пелерина, в которой и пришла к тебе Ноли-Глэв после своих печальных приключений? Вон и подкладка распорота…
– Не помню я никакую Ноли или ещё какую Долю-недолю. Всех помнить, это ж какой объём головы надо иметь? Сделал доброе дело и забыл. Кому надо, Свыше то есть, всё помнят. Как и злодеяний никому не простят, – она помолчала, раздумывая, стоит ли развить затронутую тему.
– Эта вещичка приносит удачу. Вот Ноли… прибрела как последняя нищенка ко мне, после своей авантюрной попытки устроиться среди богатых. Я одна её и поддержала, а все прочие отвернулись. А ведь мы с нею не были друзьями. Главное, не дать человеку совсем пропасть, когда он на краю бездны стоит, и бездна эта ручищи тянет, чтобы его в себя опрокинуть и сожрать. Тут любая сострадательная и ко времени помощь важна. А там уж как-нибудь, как сумеет. Мыкалась – тыкалась она во всевозможные углы и тупики житейские, сводничала, а ты возьми, да и устрой её в свою блистательную «Мечту»! Потом ты её выгнала, а она, – только представь себе, – не могла нарадоваться, что ты так поступила! Ведь бывший её из бывшего времени злостный дружок, всё-таки, нашёл её! Он не один сезон сидел в подземных рудниках за какое-то серьёзное преступление, а там чудом преобразился, став умным и жалостливым. Жена его и дети, как и водится, его ограбили, но не в чистую. Ибо дураком он не был никогда, и много что заныкал на худые времена. Его спихнули с его социальной высоты, а укромные норы, полные сокровищ, такие персоны всегда себе заранее выкапывают. Так что семье-то по большому счёту достались лишь долги за загубленное предприятие и прочая тягота, связанная с бременем крупной собственности, а ему полная свобода после временной неволи и обеспеченная вовремя дальнейшая жизнь без всяких хлопот. Ноли его простила, и они зажили себе, ведь выбора ни у неё, облинявшей и не молодой, ни у него, поломанного подневольным и непривычным трудом, и нет. Ноли так и говорит: «Всё у нас есть, а при нашем рачительном хозяйствовании и детям нашим останется». Ведь она и понесла от него!
– Рада за Ноли. Не любила я её, а жалела, как о ней вспоминала.
– Не жалей ты никого! Не трать душевные силы, они тебе и самой пригодятся. Поверь, тебя никто жалеть не будет, коснись тебя тёмная рука недоли. Разве что я.
– Сама же твердишь о милосердии к людям.
– Жалость должна быть деятельной, а не пустым размышлением о тех, кто за хрустальным окном твоего дворца в грязи и холоде ползает. Вот я позаимствовала в своё время у Гелии такую практику, как сохранность старого белья для бесконечных скитальцев, былых друзей. А уж их вечно наносит к моему порогу в силу моей доброты, как листьев в ветреную погоду. Ты, разумеется, подруга давняя, Судьбой обласканная, но своим принципам я не изменяю. Главное, чтобы приём был радушным, еда сытной, постель чистой.
