– Это что? – спросил Рудольф у трухи, лежащей на его кристаллическом служебном столе. – Что это было?!
Нэя разбила хрупкий минерал, один из тех, что он притащил из пещеры, найденной в горах? Нет. Он не помнил того, что находил нечто подобное. И почему он не замечал его прежде? Он затерялся в калейдоскопе себе подобных, и кто подложил его, уже не узнаешь. Гелия, конечно. Это и было око Паука в их Центре, а Тон-Ат был агентом Паука в Паралее. Но… Он же погиб вместе с Гелией в эпицентре взрыва, в столичной Телебашне, где старый шарлатан и колдун вёл какую-то псевдонаучную передачу – галиматью для скучающих богатеньких и мало образованных домохозяек Паралеи, а также для доверчивых любознательных подростков. Или он и не погиб, как и уверял его Хагор. Не лгала пьяная Лата Хонг, откровенничающая о своем прелюбодеянии со старым мужем Нэи где-то в фешенебельной вонючей каморке «Ночной Лианы». И замаскированное в его холле око Паука – его наблюдающее устройство продолжало отслеживать все деяния землян на поверхности, благо, что только на поверхности, ЦЭССЭИ. А при обнаружении включилась программа самоуничтожения.
Зачем загадочный внедренец – шпион бросил свою внучатую падчерицу одну? И зачем столько лет держал её в цветочной тюрьме? Прикасаться к шипящей бурой фантасмагории, реально себя явившей, но не имеющей никакого объяснения, было и страшно, и противно одновременно. Изучение же вряд ли что даст. Это как с кристаллом Хагора. Он не поддавался никакому исследованию. Булыжник и булыжник. Что с него и спросишь. Мерзкое крошево, словно подтверждая его мысли, чадя запахом горелого торфа, стало исчезать на глазах, пока он, кашляя от удушающего чада, оторопело взирал на стол. После окончательного исчезновения камня на сияющей поверхности осталась чёрная впадина, как будто нечто расплавило структуру стола. Рудольф плюнул в это место, что было глупое мальчишество от беспомощности. Только Хагор мог бы открыть тайну устройства камня – наблюдателя, но чёртов пьяница никогда не сделает этого. Никогда.
И тут он услышал даже не шёпот, не шелест, а шипение. Из него даже можно было вычленить отдельные и вполне понятные фразы. Звук исходил конкретно от того самого оплавленного места на столе. Рудольф дунул на чадящие крошки, оставшиеся от камня, и они едким прахом взвились вверх, зловонные как самый настоящий тлеющий торф. И он отгоняющим жестом растёр их по собственному носу, испачкав его самой настоящей сажей!
– Оно ещё накроет тебя, запоздалое раскаяние…
Ненастный день
Заспанная и бледноватая, Ифиса всё ещё не казалась той, кто стоит в преддверии заката своего непобедимого очарования. Её характерное свечение можно было сопоставить с таким насыщенным зноем днём, что не остынет и ночью. Пасмурные облака заслоняли сияние Ифисы лишь на время. Нэя всегда помнила её примерно такой же, что наводило временами на странные мысли о том, не хранит ли Ифиса у себя некий тайный эликсир вечной молодости? Что давало ей силы для того, чтобы хранить себя блистательной и бодрой при столь затратной жизни? При вечных неустройствах и хроническом невезении в чисто-женском смысле? Всегда одна, всегда скользит от одной временной связи к другой, хотя имеет в себе стремление к постоянству и поиску глубоких чувств. Или же она, такая вот, всего лишь редчайший биологический шедевр, любимое и ласкаемое дитя неласковой в целом природы.
