Что ж, очень многогранный, местами – в части социальной сатиры / язвительности – необычайно созвучный как восхвалениям, так и порицаниям, которые мне посчастливилось в своё время прочитать в отношении произведений всё того же Зощенко, получился обзор, и сложно было бы добавить к нему что-то ещё. Остаётся передать слово само́й Ирине.
Ирина Скарятина посвятила свой второй роман "A World Begins" ("Мир начинается"), опубликованный в США в 1932-ом году (на большей части которого основана эта книга), своему американскому мужу, отставному офицеру ВМС США, мистеру Виктору Франклину Блейксли, и я с удовольствием к ней присоединяюсь.
Фотография Ирины Скарятиной и Виктора Блейксли из статьи в газете Питтсбург Пресс от 09/10/1933.
(написано к первому роману в 1931-ом году)
Несмотря на то, что по рождению я русская и в моих венах не течёт никакой иной крови, не считая пары капель, унаследованных от далёкого татарского предка, по мужу я американка и живу в этой стране уже без малого восемь лет. Обе мои жизни так разительно отличаются друг от друга, что порой меня охватывает почти мистическое чувство, что я пришла на свет дважды: сперва в России – там я умерла, была предана земле и теперь покоюсь с миром на нашем тихом деревенском кладбище, – ныне же здесь, в Америке, где я, переродившись, живу вновь, наделённая сверхъестественным даром помнить всё, что произошло в моём прошлом воплощении. И хотя за минувшие годы я не так уж состарилась, из-за этой странной двойственности бытия я иногда чувствую себя древней старухой, слишком умудрённой житейским опытом. Когда мне случается сравнивать оба моих существования, пропасть различий между ними потрясает.
Богатство семьи, в которой я родилась, не было нажито трудом моих родителей или их родителей, так как принадлежало нашему роду веками и потому воспринималось нами как должное – разумеется, с должным пиететом – и нечто такое же прочное и незыблемое, как сама Семья, как старинная усадьба или та сокровищница семейных реликвий, которую передают из поколения в поколение.
Все, кто в России принадлежал к определённому кругу, знали примерные суммы доходов друг друга, и, за редким исключением, мало что могло повлиять на эти доходы коренным образом. Казалось очень естественным слышать, как люди вокруг говорили: "Когда такой-то женится, он будет иметь столько-то в год", – ведь всем было известно, сколько землевладений и усадеб принадлежит его родителям и какой образ жизни те ведут. Редко, очень редко мы могли стать свидетелями крушения огромного состояния в силу чрезвычайных обстоятельств, но то было событие столь необычайное, что производило эффект грома среди ясного неба, оставаясь главным предметом обсуждений ещё долгое время. В основном же мы чувствовали себя в полной безопасности, и выражение "Ах, он владеет целым состоянием!" можно было услышать на каждом шагу.
Ребёнком я часто гуляла с мамой в окрестностях нашего поместья, и та любила приговаривать: "Посмотри на этот дуб – ему две сотни лет, он помнит ещё Петра Великого", или "Видишь этот овраг? Он здесь со времён разбойника Кудеяра3", или "Эта аллея была высажена твоим прадедом, а вон то дерево – твоим отцом", – и так до тех пор, пока я мало-помалу не прониклась чувством, что всё, меня окружавшее, такое же древнее, как сам Род. И это касалось всех аспектов нашей жизни. Церковь? "И врата ада не одолеют её!"
