- Трактор?
- Танк, - глухо прошептала она и завозилась, зажигая свечу. Нервно махнула мне рукой: - Ты, значит… не дергайся и не бойся ничего, будто все понарошку. Скройся к себе и не показывайся пока. Счас рубаху припру - переоденешься, больше нет ничего на тебя, шалью прикроешься. Да! Телевизор захвати туда с собой – забыла я, но он легкий.
- Зачем вы вообще его держите? Не смотрели ни разу, - нечаянно пыталась я отсрочить что-то… такое, хватаясь за остатки связи с привычной реальностью.
- А что там смотреть? Как ни глянешь – то горит что, то топит, то кого-то убили. Не болтай, а тащи.
- Он, как радиола старая смотрится под салфеткой – пускай себе стоит, - бормотала я будто в состоянии провидческого транса. Хотя так-то подумать… ну танк, и танк себе. Вертолет уже был и летал, на этот раз танк принесло и что тут такого? А сердце колотилось и замирало в непонятном ожидании. Загадочное поведение бабы Мани целый божий день, как говорила моя бабушка, готовило меня к чему-то, по меньшей мере, не обыденному. Да я все эти дни здесь ждала чего-то такого, и уже, казалось, готова была ко всему - и видеть, и слышать, и знать! Послушно скользнула в свою комнатку, как она велела и притихла там с колотящимся сердцем…
На улице возле двери послышались звуки разговора: голос бабы Мани и незнакомый мужской - сильный, приятный, со смешком и какими-то знакомо приветливыми интонациями. Потом они вошли в дом, и хозяйка сунула в мою дверь полушалок и сорочку, громко сказав:
- Накинь на плечи, внучка, и выйди к нам на минуту.
Я вскочила в это безобразие, как солдат по тревоге – на раз-два. В груди старинное подобие комбинации немилосердно жало, бедра обтянуло до треска ткани, а на талии пузырилось и сборилось. Поэтому я плотно укуталась в шаль, которая скрыла меня почти всю, как покрывало и высунула голову из комнатушки – сил уже не было терпеть, я должна была знать, что там происходит. Выглянула и увидела…
У входной двери стоял мужчина моего примерно возраста или возраста Олега – не важно, это был наш ровесник. Крепкий, судя по развороту плеч, среднего мужского роста – метр семьдесят пять где-то, темноволосый и темноглазый, с загорелым до цвета бронзы приятным лицом. Очень мужским лицом – ни капли милоты, мягкости, заманчивости - твердые, чуть грубоватые черты были четкими, резкими и… прекрасными в своей завершенности. Как объяснить это впечатление? Будто именно сейчас, в этом его возрасте и был достигнут тот самый пик, настал полный апофеоз и апогей состоявшейся, взрослой уже мужской красоты. Неяркой, строгой, без вызова. Типаж такой… чем-то он напомнил Беркутова. В выражении лица того и во взгляде тоже чувствовалась такая же спокойная уверенность и сила характера, но этот мужчина понравился мне сразу.
Скорее всего, и даже наверняка, он мог быть и суровым и жестким, но сейчас приветливо и немножко насмешливо улыбался, глядя на меня и я засмотрелась на него, глядя в черные, как у Ромки, внимательные глаза. Хотелось верить, что и я тоже улыбнулась ему в ответ, а не нервно оскалилась. Его улыбка стала еще шире,он вздернул черную бровь и знакомо так гаркнул, заставив сердце радостно встрепенуться:
- Здорово живете! Внучка… бабка твоя не против, а ты разрешишь войти?
- И тебе здорово. А чего ж? Проходи, - медленно опустила я взгляд вниз, внимательнее разглядывая его одежду и задержала дыхание, узнавая… Когда мы с Олегом шли в колонне «Бессмертного полка», я несла над собой увеличенную фотографию своего прадеда - танкиста в Великую отечественную. Он был снят возле танка – тяжелого ИСа, и одет вот так же – точь-в-точь: в черный, с пятнами салидола и офицерскими погонами старого, времен войны еще образца, комбинезон, а на поясе – небольшая пистолетная кобура. Сапоги, танкистский шлемофон в руке, а эти руки…
