На куновицкую соседку Юлю Анна наложила лапу лет двадцать назад, едва ступила на чешскую землю. На родине они подружились бы вряд ли. Юлия была простая русская баба, сохранившая привязанность к протянутым от окна к дереву бельевым веревкам, конопатая, широкая лицом и задом, с рыжеватыми подкрашенными хной волосами, любовно упакованными на ночь в пластмассовые бигуди. У нее было отечное добродушное лицо с припухлыми губами и ласковыми глазами, легкий и мягкий нрав. Удивление заменяло ей злость. Анна потянулась к Юлькиному простодушию и еще смешливости, никто так заливисто не хохотал над ее незатейливыми шутками. Как охотно чехи заводили с ней беседы, и как быстро эта пэтэушница выучилась языку, поразило Анну. Сама Юля считала подругу жутким снобом, обижалась, когда та пренебрегала ее мнением относительно кино или книг, подаренные Анне романы, а ведь Юля перед покупкой прилежно читала отзывы, валялись непрочитанными, и она скоро перестала дарить их. Неприспособленность Анны первое время досаждала ей, Анькина легкомысленность вызывала веселое недоумение, но скоро Юля привыкла к роли старшей подруги, а Анна всегда находила для нее умные, правильные слова, в которых она, как оказалось, нуждалась. И действительно, малопонятная Анна странным образом дополняла ее, заполняя жизнь смешными цитатами из советского кино и привнося в повседневность беззаботность и любовь к удовольствиям. Когда же Анна сыграла на аккордеоне «Шарф голубой» и чистым открытым голосом спела «…ма-атушка ро-одная, как же мне бы-ыть, мне эту ба-арышню не разлюби-ить. В сердце огне-ем разгорается стра-асть, барышню видно приде-ется укра-асть», Юлькино сердце распахнулось настежь. В нем зародилось наполовину детское восторженное, а наполовину вполне витальное, томно-интимное чувство глубокой, нежной привязанности.
Анна с ее бульдожьей дружеской хваткой вытеснила всех прочих ее приятельниц, так что, когда Юля узнала о намерении подруги переехать в Бржецлав, у нее не возникло сомнений, что они сделают это вместе.
Только в Бржецлаве уже сколько, прикидывала Анна. Пять? Пять лет. А кажется, только недавно приехали, стены в магазине красили, столик этот с барахолки тащили. Как летит время… ужас…
А Юльке все нипочем. Она старше лет на десять и даже кремом от морщин не пользуется. Летит и летит, что поделаешь, скажет она, на то оно и время, чтобы лететь. Чистосердечное смирение перед неизбежным – ее конек. Крутит банки, балует внуков. Святая она что ли? Пузо растет, как на дрожжах, а она лишь хлоп по нему ладонями и довольна. Шеи уже не видно.
– Время стало лететь слишком быстро, – сказала Анна со вздохом. – У времени слишком высокая скорость. Мне кажется, оно превышает. Мне кажется, там нужна инспекция. Кто-нибудь вообще следит за этим? Мне кажется, оно распоясалось и летит, превышая лимит. Там вообще есть спидометр? Нужен спидометр.
Подобные этому бессмысленные Анькины монологи Юля часто пропускала мимо ушей. Анна проговорила это шутя, но видя, что подруга не отвечает, взяла ее за руку:
– У тебя было когда-нибудь чувство, что тебя использовали? Обманули? Облапошили?
Юля пожала плечами.
– Сто раз. Но в последнее время я стала страшно проницательная. Читаю детектив и уже знаю, кто там убийца!
Анна хотела объяснить, что она имела в виду нечто менее приземленное, хотя и более банальное – обманувшую ее жизнь, человеческую природу, но знала, что Юлька всего этого не поймет. Она никогда не понимала, когда речь заходила об абстрактных понятиях, таких как жизнь, смысл, судьба, и что в этом расчетливом непонимании и таился ключ к безмятежности. Но тут Юля вдруг добавила:
