Мне голос был… Книга прозы - страница 8

Правда, есть и своя гордость – местный краеведческий музей, на который за тридевять земель со своих Хонсю и Хоккайдо приезжают подивиться японцы, китайцы, корейцы и прочие маодзэдуны. Для них в нашем Хотелове девять «хотелей» построено. И все – «пятизвёздочные»!

А недавно мэр Хотелова, потомственный шаповал, на волне повального увлечения музейонами задумал пополнить «Золотое кольцо Хотеловщины» ещё одной диковинкой – музеем валенка. И первый эскпонат сам в музей принёс – те самые валенки, в которых когда-то бегал в школу в соседнюю деревню. Старожилы Хотелова и специалисты краеведческого музея дивлись: давно таких Валенков не встречали – большая редкость они для этих мест. Мэр города возрадовался необычайно и предложил будущую достопримечательность Хотелова назвать никак иначе, как музеем редкого валенка. Чему никто не возразил. Народ безмолвствовал и одобрял идею мэра, тщательно маскируя бродячие под кожей желваки и опуская глаза долу, чтобы искра «одобрения», полыхающая во взоре не подпалила нарождающийся в муках музейОн.

…Марат служил в музее главным помощником мэнээса и, в свободное от разыскания валенок время, кропал вирши по велению собственной души или профкома. Второе приветствовалось начальством, первое всячески осуждалось как несанкционированное злоупотребление рабочим временем. Об этом Марату иногда напоминала старшая по званию, Зиночка, робко появляясь в проёме полуоткрытой двери. Марат дерзко посылал вслед ей очередной экспонат, приговаривая:

– Редкий валенок долетит до середины музея. А если долетит, то… «Славная бекеша у Ивана Ивановича! отличнейшая! А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Я ставлю бог знает что, если у кого-либо найдутся такие! Взгляните, ради бога, на них, – особенно если он станет с кем-нибудь говорить, – взгляните сбоку: что это за объядение! Описать нельзя: бархат! серебро! огонь! Господи боже мой! Николай Чудотворец, угодник божий! отчего же у меня нет такой бекеши! Он сшил ее тогда еще, когда Агафия Федосеевна не ездила в Киев. Вы знаете Агафию Федосеевну? та самая, что откусила ухо у заседателя», – заслышав такое Зиночка ретировалась и бежала прямиком в кабинет к Ивану Ивановичу ябедничать: мол, наш молодой спесьялист опять на Вас пасквильничает.

Иногда Марата журили за это, но превентивных мер не применяли: считали, что не стоит обижать того, кто и так обижен судьбой. Да и maman Марата была троюродной племянницей Ивана Ивановича. А родственные корни – это святое.

Кроме друга, такого же чудаковатого, как он сам, у Марата никого не было. О них двоих в Хотелове говорили: два сапога пара – Марат да Кондрат, братья Дуралеевы.

Мать Марата, увлечённая устройством личной жизни, о сыне позабыла сразу же после скоропостижной кончины мужа. Марату было чуть более двадцати. Смерть отца словно оглоушила его – с тех пор он ходил, как контуженный. Дома его терпели как нечто вечно путающееся под ногами. На работе жалели и старались Прынца сильно не нагружать, поручая лишь инвентаризацию и классификацию экспонатов будущего музея да опрос старушек на предмет редких Валенков и их владельцев для местной кунсткамеры.

…Оторвавшись от валенка мэра, Марат следил за стекающими зигзагами дождевыми каплями и на бумаге пытался графически повторить их извилистый путь. Да вспоминал слова Антон Антоныча, сказанные давеча по каналу «Культура»: «…сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! пришли, понюхали – и пошли прочь…».