Под вечер Лиза уже четко запомнила несколько основных пунктов.
У надсмотрщицы нет к ней плотского интереса. Нет и желания отыграться на молодой девочке со всей жестокостью. Она действительно делает свою работу и не позволяет никаким эмоциям этому мешать. Подобное значительно облегчало положение пленницы: стоило просто следовать правилам. Никаких двойных стандартов.
А второе, что выходило – это при любых обстоятельствах не показывать своему похитителю, что творится внутри. Вести себя так, будто рада всему, что происходит. Если не можешь улыбаться во все тридцать два – не улыбайся, но не смей ныть, упрекать, обвинять и проситься домой. Веди себя так, будто жизнь действительно твой дар, и ты прекрасно понимаешь, что избежать смерти практически не было шансов.
Осмелев, Лиза все же спросила свою надсмотрщицу о том, чья это инициатива притвориться, будто счастлива быть вещью того, кто тебя похитил: Томаша или воспитательницы? Если он так захотел – зачем это нужно, ведь будет знать истинное отношение своей пленницы, несмотря на игру?
Вместо ответа женщина якобы ласково обвила пальцами шею Лизы, надавливая по бокам на точки, которые причиняли сильную боль:
- Если ты будешь недостаточно хорошо стараться, чтобы его убедить в своей искренности, однажды ночью я приду за тобой. Да, это, наверное, его расстроит.
- Ч…что расстроит?
- Твое самоубийство. Если Он останется недовольным. Поверь, я помогу тебе его совершить…
Страх перед низостью и жестокостью той, что сейчас держала в руках чужую жизнь, уже дошел до критической точки внутри Лизы. Она понимала, что однажды сорвется, и все задавленные эмоции хлынут, как лавина с гор. Но еще не сейчас. Для этого рано, и пока в желании выжить и однажды сбежать она сделает все, чего от нее хотят.
Успокаивало только одно – так будет не всегда. Лиза соберет силы и нанесёт ответный удар…
Дальнейшее времяпрепровождение не оставило ей никакого шанса остаться наедине с собой в последующие дни. Не было возможности даже убежать в мысли – с утра и до ночи рыжий цербер не спускала с Лизы глаз, подчинив ее жизнь одному правилу – радовать глаз и мысли нового Хозяина.
В одном эта женщина, которая назвалась Марго, посмеявшись при этом, что у них нет истинных имен, была права. То, что ее жизнь теперь отдана в руки Томашу, а не кому-то другому, сработало, как подушка безопасности. Не вызвало отторжения и ужаса. Может, даже где-то там, в глубине души, это уже стало называться преимуществом.
А вот в остальном… Марго будто задалась целью вылепить из Лизы идеальную гейшу, и сбавлять обороты не собиралась.
Ей мало было сексуальной науки. Хорошо, что практикой обошлись по минимуму, на похожих предметах, особенно, что касалось орального секса. Искусству вести беседу, соблазнять движениями и глазами, выглядеть идеально в чужих глазах Марго уделяла куда больше внимания. И в случае промахов была беспощадна.
Лиза сорвалась один раз, на своеобразной лекции, когда Марго ее обучала, как встречать будущего хозяина и в каких позах. Кричала, что после того, во что он ее жизнь превратил, ей плевать, как он предпочитает, чтобы его встретили.
Тюремщица не повышала голос. Не угрожала, а просто привела наказание в исполнение. Растянула совершенно голую Лизу за руки и ноги на постели, привязав ремнями.
Поначалу Лиза даже не поняла, что это и для чего делается. Но спустя три часа боль в напряженных мышцах стала невыносима. Спустя еще час Лиза уже кричала, умоляя снять эти ремни.
