ДОН ДЖОН. Лучше гнить на корню, чем цвести под солнцем его светлости. Так уж я устроен: скорее буду терпеть ненависть окружающих, чем украдкой добиваться чьей-то любви. Если я в глазах общества и не выгляжу притворно честным человеком, то за глаза меня не могут не считать законченным мерзавцем. На меня надели намордник, привязали к поводку, после чего открыли кредит доверия. Вот и вся свобода. Но петь в клетке я не буду, так и знайте! Снимите намордник – даже если я начну кусаться. Дайте мне полную свободу – даже если я примусь ходить на голове. А до той поры отстаньте от меня: я таков, каков есть, и меняться не собираюсь.
КОНРАД. А нельзя ли вам как-нибудь воспользоваться вашим раздражением?
ДОН ДЖОН. Я и так пользуюсь, хотя пользы мне от этого никакой. А вот и Бутыльо.
Входит БУТЫЛЬО.
Ну, что там?
БУТЫЛЬО. Ужин просто чудесный. Леонато потчует вашего брата как короля. А вот вам последняя новость: скоро свадьба.
ДОН ДЖОН. Какой же кретин совершил помолвку с неприятностями? Вот бы подстроить ему какую-нибудь пакость.
БУТЫЛЬО. Что вам сделала правая рука вашего брата?
ДОН ДЖОН. Что такое? Это щеголь Клавдио?
БУТЫЛЬО. Собственной персоной.
ДОН ДЖОН. Кавалер каких мало! Но кто же, кто она? На кого он положил глаз?
БУТЫЛЬО. Хотите верьте, хотите нет, но это Геро, единственная дочь Леонато.
ДОН ДЖОН. Ай да граф! желторотый, но шустрый. Расскажи подробней, как и что.
БУТЫЛЬО. Мне поручили проветрить дом. В одной из самых затхлых комнат я едва не наткнулся на принца и Клавдио. Они шли рука об руку и были совершенно поглощены беседой. Я успел шмыгнуть за ковер и услышал, о чем они уславливаются. Принц самолично попросит руки Геро, а при согласии невесты сдаст ее с рук на руки жениху.
ДОН ДЖОН. Вот как! Надо будет этим заняться. Здесь моя злоба найдет чем поживиться. Из-за этого молодого да раннего подлипалы нанесен урон моей чести. Я бы ходил окрыленный, если бы сумел подрезать ему крылья. Мне придется прибегнуть к вашей помощи. Могу ли я вам довериться?
КОНРАД. До самой смерти, милорд.
ДОН ДЖОН. Мое унижение только улучшает им аппетит. Эх, если бы повар думал по-моему! Впрочем, и нам не мешает чудесно поужинать. Идемте, посмотрим, что там к чему.
БУТЫЛЬО. Располагайте нами, ваша сиятельство.
(Уходят.)
Зал в доме Леонато.
Входят ЛЕОНАТО, АНТОНИО, ГЕРО, БЕАТРИЧЕ и ДРУГИЕ.
ЛЕОНАТО. Кажется, графа Джона за столом не было.
АНТОНИО. Я его тоже не видел.
БЕАТРИЧЕ. Терпеть не могу его кислую мину. Как взгляну на него – меня потом с час тошнит.
ГЕРО. В самом деле, очень мрачный господин.
БЕАТРИЧЕ. Из него и Бенедикта можно было бы слепить одного приличного мужчину: один стоит, как изваяние, – язык проглотил; другой не закрывает рта, как маменькин сынок.
ЛЕОНАТО. Значит, если красноречием синьора Бенедикта разбавить мрачность графа Джона…
БЕАТРИЧЕ. …да прибавить к этому стройную фигуру, изящную походку и тугой кошелек, – перед такими достоинствами, дядюшка, не устоит ни одна женщина, если только она окажется достаточно падкой на мужчин.
ЛЕОНАТО. Помяни мое слово, племянница, ты никогда не выйдешь замуж, если будешь так подкалывать своих женихов.
АНТОНИО. Точно: она бодлива, даже слишком.
БЕАТРИЧЕ. Бодлива или слишком бодлива? Это – разница. Ведь если, как утверждают, бодливой корове Бог рог не дает, то слишком бодливой, дядюшка, Бог может дать рогатого быка.
ЛЕОНАТО. Стало быть, либо ты будешь безрогой, либо твой муж рогачом?
