И тут почему-то представилось Авдотьевне, что любимый ее Александр Сергеевич няню свою, это Арину-то Родионовну, мопой называл, и совсем помутилась старушка от этого несуразного видения и потому задала вопрос совершенно и абсолютно ее не интересовавший:
– И платят хорошо?
– Прилично. На хлеб с маслом хватает, – отвечала мопа, застенчиво разглаживая на коленях панбархатное почти непотертое платье.
– Ну и слава Богу! – почему-то обрадовалась Авдотьевна. – Слава Богу! А что – МОПА, это – ладно, это ничего. Меня вот соседки Авдотьевной величают и то ничего. Обойдется.
– Зачем – "обойдется"? – недовольно вскинув голову, спросила Настя Мосягина. – Жизнь дается человеку один раз! – и пока Авдотьевна пыталась понять: что хотела сказать Настя этим странным, кажется все-таки не библейским, изречением, МОПА приступила к делу, которое оказалось столь же простым, сколь и невыполнимым в данный исторический момент.
– …но вот уж какие большие люди, а все же мебеля увезти с собою в эвакуацию не смогли, хотя и пытались. Сами, значит, уехали, а меня оставили, чтобы я температурный режим поддерживала, а за это министерский паек мне оформили. А как я его могу поддерживать, если дров только на неделю оставили. Я уж книжки старые, некрасивые сожгла и даже из рояля изнутри несколько планочек оторвала – снаружи не видно, а хозяева все одно не музицируют никогда. Вот и вздумалось мне, что может быть у вас деревянное есть. Думала, вы тоже на восток сбежали – вам и не нужно. А то, если к приезду хозяев я луев ихних не уберегу, не жить мне тогда. Ой, не жить…
И отдала ей Авдотьевна последнее деревянное несожженное – табуретку ничейную, на которой сидели все по очереди, чтобы не опоздать навар с супа снять.
МОПА сказала:
– Благодарствую! – и ушла поддерживать режим.
Авдотьевна дверь на цепочку прикрыла и осталась наедине с ликами святых, с коромысловским фикусом прожорливым, да с жизнью своею прожитой.
Медленное это было время. Начинавшийся темнотою день тянулся нескончаемо, пока на короткое мгновение не вспыхивал солнечными бликами в окнах напротив и, так и не кончаясь, стремительно гас.
И наступала тогда самая трудная пора, когда и спать уже нету никакой возможности и последнюю свечу на беллетристику тратить нельзя, и с угодниками обговорено все до последней малости, и есть хочется.
Ужасное время.
Так в полной темноте незаметно подошло и Светлое Рождество Христово.
По странной и пока необъяснимой воле небес все главные события жизни Луизы фон Клаузериц были связаны с этим праздником: именно на рождественском балу в благородном собрании познакомилась она с будущим беглым супругом своим, и сына родила, и глаза ему своею рукою прикрыла именно на Рождество.
Каждый год на исходе декабря возникал у старушки Авдотьевны вполне резонный, по ее мнению, вопрос: зачем человеку Господом такая долгая и тяжелая жизнь дается, когда вся она на нескольких днях-то и держится. Но не было ей на этот вопрос ответа, и приходилось Авдотьевне объяснять все грехами нашими тяжкими и, возвращаясь с заутренней, читать еще и заупокойную по опочившему отроку Илюше, и плакать, плакать в этот радостный день.
И сейчас, иголочкой фитилек в лампадке подцепив, прибавила огню, подлила масла и, преклонив колени, почти беззвучно шепча "Пресвятая дева богородица, радуйся!", видела Авдотьевна перед своими глазами еще полное тифозным жаром, но уже недвижное тельце сына своего единственного и ничего с собою поделать не могла да и не хотела.
