На следующее утро проснулся он от изумленного возгласа, а сев на матрасе увидел застывшую у порога старушку Авдотьевну.
Проследив направление ее взгляда, Заслонов тоже по-своему и недвусмысленно высказал удивление, потому что доходяга фикус цвел буйно, даже как бы с упоением и словно пламенем благовонным объят был.
Никак Авдотьевна не ожидала подобной выходки от этого привокзального неинтеллигентного растения. Ну, могла она представить, что как-нибудь выпустит он нечто хилое, явно рассчитанное лишь на продолжение плебейского его рода и начнет заниматься самоопылением, но чтоб такое…
– Чудо! – наконец определила Авдотьевна и начала снимать пальто.
– Ага! – подтвердил ее догадку Заслонов. – Чтоб мне сдохнуть.
А фикус тем временем занимался своим делом и никакого внимания на присутствующих при этом не обращал.
И за праздничный стол сели они неудобно, бочком, чтобы растение это ненормальное перед глазами держать – мало ли что еще выкинет, да и смотреть на него приятно.
Но, хоть и в присутствии явно нерукотворного чуда, первый тост подняли они за вполне земное – За победу! и второй тоже – За павших и чтоб войны никогда больше не было! – и каждый вложил в этот тост что-то свое.
Потом, отвечая на многочисленные вопросы Авдотьевны, подселенец подробно рассказал, как врага бил, особенно остановившись на человеческих и деловых качествах старшины.
Слушала его Авдотьевна, согласно кивала головой и жалела, а про себя все твердила – но живой ведь… живой…
Несколько поиссякнув, осмелился наконец Заслонов задать давно его мучивший вопрос:
– А чего же вы больше не сияете?
– А чего сиять-то?! – резонно ответила старушка, как будто раньше были тому объективные причины.
– Оно конечно, – кивнул Заслонов и рассудительно добавив: – Вот у нас в части один тоже… – замолчал, оставив старушку в полном недоумении.
– Ну и что же? – спросила она наконец, когда Заслонов выпил еще одну и, увлекшись закуской, явно не думал продолжать рассказ.
– Что? – не понял Заслонов.
– Что в части-то?
– А… Да ничего интересного… – сказал Заслонов и спросил: – Лучше расскажите, как вы тут жили.
– Как жила?! Как обычно, жила… как все – что тут рассказывать… – начала Авдотьевна, но все же попыталась вспомнить, как она жила эти три года, и ничего вспомнить не могла. Ну, фикус этот удивительный регулярно потчевала, ну, конечно, в церковь… А еще что… Парашюты вот распарывала для одной артели инвалидов, и сейчас тоже… Вот и все события. Говорить не о чем.
– А бомбили сильно? – поддерживая разговор, спросил Заслонов.
– Да нет… обычно… – сказала Авдотьевна, как будто вся ее сознательная жизнь прошла под непрекращающимися бомбежками, и замолчала.
– Вот и все… – подумал Заслонов, когда молчание даже до больной пятки дошло. – Надо идти. Засиделся… в гостях-то… С этими противными мыслями встал он и сказал:
– Ну, я пошел.
Хотя и огорчилась этим его словам Авдотьевна, да, однако, понимала, что к ней-то он так – по пути зашел, проездом то есть, и ждут его дома. Вот уже три года ждут и плохо им без него. И тоже, наверное, о годах этих тяжело пролетевших ничего вспомнить не могут. Так что не задерживала она его, а напротив, все недоеденное, несмотря на его возражения, в вещмешок сложила и шинель, с дырочками вместо погон, своею рукою подала.
Оделся Заслонов, вздохнул, сказал: – Спасибо вам! – и, опираясь на палочку, нехотя пошел к двери и уж почти дошел, когда вспомнила Авдотьевна про хорошую вещь – барометр – и сказала перекошенной заслоновской спине: – Подождите! – а сама бросилась в комнату.
