Может быть именно поэтому, придя домой и отужинав, ложился Заслонов на свою кровать и заводил с Авдотьевной бесконечные разговоры на атеистические темы, подкрепляя каждое свое слово примером из личной или общественной жизни, по которым выходило, что, конечно, никакого Бога нет, раз такое твориться может. Очень убедительно говорил, хотя и не всегда идейно грамотно.
Что ему могла противопоставить Авдотьевна, кроме топанья ножкой и хлопанья дверью? Ничего по сути. И хотя понимала, что не по злобе это он, без умысла, по некультурности, все равно начинала сердиться и выносясь на кухню думала в сердцах: "Уж лучше бы я кота бездомного взяла, чем этого! Ей-Богу, лучше!", и, чтобы оправдать свое бегство, ставила чайник на огонь и, пока он закипал, остывала.
А Заслонов тем временем корил себя за речи свои бессвязные и давал зарок темы этой в дальнейшем не касаться. Поэтому, когда Авдотьевна возвращалась в комнату с чайником, был подселенец кроток и говорил о видах на урожай.
Но на следующий вечер все повторялось вновь.
В феврале уже, во время очередного диспута, не выдержала святая старушка и, не слушая никаких возражений, повлекла Заслонова в храм.
Что хотела она доказать этим нелогичным поступком, неизвестно, но в храме вел себя Заслонов вполне прилично – головой не вертел, споров не заводил, а молчал и внимал. И хотя, выйдя из церкви, сказал Заслонов – "Слова все это!.." – но шапку так и не одел до самого дома и всю ночь курил в форточку.
После этого культпохода Заслонов настолько поутих, что Авдотьевна забеспокоилась – здоров ли?! Не застудил ли голову свою слабую?! – лежит с отсутствующим лицом и потолок изучает… Уж и так Авдотьевна и эдак пыталась его расшевелить, даже четвертинку достала бесполезную. То есть, конечно, выпить-то он ее выпил, будьте уверены, но после этого загрустил еще больше и вовсе лицом к батарее обратился.
Недели две так прошло, а потом Заслонов книжку попросил. Так вот сразу и попросил:
– Книгу бы… – сказал.
– Какую? – ожидая подвоха, спросила Авдотьевна.
– Любую, – честно отвечал Заслонов.
И дала ему Авдотьевна Пушкина Александра Сергеевича, но не стихи, а прозу, потому что нельзя так сразу бухты-барахты на человека с культурой набрасываться – отвратить можно. Ну, а увидала Авдотьевна, как Заслонов пальчик слюнявит, так ее в дрожь бросило. Но уж так был плох последнее время подселенец, что промолчала старушка – дважды чайник вскипятила и промолчала.
Было бы большим преувеличением сказать, что, прочитав Пушкина, стал Заслонов совершенно другим человеком – ну там – ноги начал мыть или еще что. Для такого перерождения необходимо обогатить себя всеми знаниями, которые выработало человечество. Но, несомненно, что-то проснулось в нем и заговорило, пусть еще спросонья невнятно, но достаточно громко.
Так, например, вечером 22-го апреля поразил он Авдотьевну, сказав:
– Во флаге главное – трепетность! – и – понимай, как хочешь.
Чем дальше, тем все с большей тревогой следила за ним Авдотьевна, невольно сравнивая его с фикусом – а ну как зацветет? Что тогда?! И очень жалела, что книги все на Тишинке оставила – было бы чем болезному в трудном его развитии помочь. А так только и могла она жить рядышком, говорить о том о сем, да волноваться дальнейшею его судьбой.
Но, слава Богу, наступил май и одна большая забота покинула сердце Авдотьевны – кончилась война проклятая.
