Все видевшая насквозь Авдотьевна теперь заводила по вечерам разговоры про Фому Фомича, всячески расписывая подселенцу счастливую семейную жизнь четы Бечевкиных.
Заслонов слушал ее чрезмерно внимательно и страдал безмерно – даже лицом морщился. Таким хорошим выходил из себя Фома Фомич.
Этот самый человечный человек приехал последним, уже в конце ноября. Как увидел Заслонов на кухне чету Бечевкиных, так сразу и понял – нет ему в жизни счастья. И смирился.
Вся квартира ждала теперь пропавшего без вести Павлика Коромыслова. Хотя, прошедшие войну, Фома Фомич, Николай Кселофонович и подселенец не разуверяли женщин, говорили – "конечно бывает… Вот, к примеру, был случай…", но сами чувствовали себя неуютно, поскольку в повторение чуда не верили.
Особенно они жалели даже не женщин доверчивых, а сугубо штатского Ивана Сергеевича Коромыслова и старались в разговорах с ним темы этой никак не касаться, тем более, что было это несложно – он почитай круглыми сутками работал.
Но время шло. Чета Бечевкиных дружно произвела на свет чадо голосистое, не то чтобы заменившее Павлика (кто ж его заменить-то сможет?!), но всеобщее внимание к себе приковавшее.
И только Прасковья Никифоровна Коромыслова чуть свет спешила к почтовому ящику и уж только потом чайник на огонь ставила, а пока тот закипал, стояла рядом, ни в какие разговоры не вступая. Словно спала. Она тогда со Сталиным в затянувшейся переписке находилась.
Заслонов почему-то не мог спокойно смотреть на отсутствующую эту фигуру и потому часто даже не выходил по утрам на кухню, а запивал бутерброд холодной вчерашней заваркой и отправлялся на работу.
А работой своей был подселенец очень доволен и ценил ее теперь много выше прежней. Конечно, там музыка натуральная и воздух вольный были. Ну и фантазию можно было проявлять без опаски. Тут же с фантазией – упаси, Господи! Но зато в этой новой его работе было нечто историческое, ставившее Заслонова почти что на одну доску с очередным великим человеком, который "ЗДЕСЬ БЫЛ…".
Ну и, конечно, количество. Ведь будь ты хоть архигениальным человеком, надгробный камень положен тебе все же один, поскольку второй только на соседнюю могилку положить можно. С мемориальными же досками – совсем другой коленкор. Даже самый простой человек за 40–50 лет своей неинтересной жизни черт-те где не побывает: там слово скажет, тут пивка попьет, здесь по причине полного недомогания ночевать останется… А уж если речистый или общительный какой – лепи доски куда хошь – не промахнешься. Ну а если его при этом из дома к дом на государственной машине возят, то тут и армии камнетесов за ним не поспеть.
И еще в ней прекрасно, что душу не выматывает. Ведь раньше все ощущение было, что на людском горе жизнь строит. Тут же – никакого тебе горя, а сплошная радость, хотя, если вдуматься, и непонятная.
Очень любил Заслонов ходить по улицам и читать вслух эти исторические вывески, почерк свой в них узнавая. Одна знакомая даже «экскурсоводом» его называла. Но нету тут ничего смешного, потому что любому человеку приятно, проходя по улице, увидеть, как висит дело его рук, особенно, когда не просто висит, а со значением.
Прекрасная работа.
К сожалению, Авдотьевна не всегда понимала эту заслоновскую увлеченность, поскольку к некоторым историческим личностям имела свое сугубое отношение и иногда, узнав об очередной мемориальной доске, сердилась и обзывалась.
