В школе и случился с Луизой фон Клаузериц удар.
Надо сказать, была для того вполне объективная причина: во время возложения цветочков не успела кастрюля коснуться полированного мрамора, как, внешне такое культурное, растение выпустило из себя нечто хилое, рассчитанное явно лишь на продолжение плебейского его рода и тут же у всех на глазах начало нагло самоопыляться.
Как увидела Авдотьевна подобную гадость, так и рухнула, не слыша искреннего плача насмерть испуганных, но заинтересованных детей.
Когда она открыла глаза, вокруг было темно и только лампадки горели с непомерной расточительностью – чужая рука чувствовалась. И захотела Авдотьевна встать – фитильки поправить, да не смогла. Только пальцами левой руки пошевелила и все.
– Господи! – подумала Авдотьевна. – За что же ты так меня? Нехорошо это, Господи, с Твоей стороны. Ну хоть скажи за что? – и, не услышав никакого ответа, тихо заплакала.
Но как ни тихо заплакала Авдотьевна, сидящий рядом на стуле Заслонов услышал это и проснулся.
– Ну что вы… что вы… мама… – сказал Заслонов. – Дома вы. Все хорошо. Дома. А это пройдет. Право слово – пройдет.
– А… – сказала Авдотьевна каким-то ей самой неприятным горловым голосом. – А-и… а-й… – то есть: – Не говори глупостей!
Но Заслонов ее не понял, напоил водичкой и таблетку мелко покрошенную скормил. Оказалось это делом не быстрым и нелегким, так что, когда последняя белая крошечка с водой унеслась, рассвело уж. И сдал Заслонов дежурство Прасковье Никифоровне, и радостный побежал на работу – все же глаза открыла и таблетку приняла.
Так вот и началась у Заслонова новая жизнь. Днем, значит, очередную историю увековечивал, потом по очередям сволочился – побыстрей ведь надо, ну а потом по хозяйству – бульон сварить, постирать чего… И хотя сердобольные соседи пытались взять на себя часть забот, оставалось и на его долю предостаточно.
А управившись, садился Заслонов у постели, брал в руки Библию и читал вслух. Поначалу показалось ему это даже труднее, чем хорошее мясо достать. Особенно, когда родословную читал. Как дошел он до места, где все друг друга по очереди рожают, так глаза сами собою закрываться начали.
Хоть стреляйся…
Потом, правда, то ли сказочки занятнее пошли, то ли пообвык, но читал уже с интересом и даже некоторые места для большей скорости про себя проглатывал, чем гневал больную.
– …тай! – говорила она гневно, и подселенец вздрагивал и читал вслух, да с выражением.
От такой заботы поправлялась Авдотьевна на удивление быстро, даже садиться пробовала. Вот только правая рука еще плохо ее слушалась и потому, чтобы на ночь перекреститься, приходилось ей брать левой рукой правую и так делать все что нужно.
А к июню совсем отошла и даже без палочки до туалета могла самостоятельно дойти. Ногу, конечно, приволакивала, да ведь не в футбол же ей играть…
Однако, хоть и поправлялась старушка, и готовить начала, читать сама не хотела. То есть, конечно, днем, пока Заслонов на работе вкалывал, читала, но вечером все на глаза да на очки жаловалась. А Заслонов уж и не сопротивлялся. Видно, действовал наркотик.
Больше года продолжалось это художественное чтение.
А когда архангелы на белых конях конец света протрубили, начались новые веяния.
Вначале, пришло письмо от Кляузера, в котором он просил комнату его никому не отдавать, а если это будет совсем физически невозможно, то хотя бы книги на помойку не выбрасывать, потому что у него ничего больше нету.
