Многосемейная хроника - страница 28

Авдотьевна была бы рада помочь Заслонову, да только ничего нового сказать ему не могла, потому что после болезни своей окончательно утвердилась в мысли, что все мировые проблемы есть суета сует. Знала старушка, что от того, кто в данный момент в Кремле сидит да страной помыкает, ничего, в сущности, не зависит, и счастье всенародное вовсе не в этом, а в том, чтобы Павлик Коромыслов живой нашелся, да чтоб Никита Фомич человеком вырос и чтоб везде так было.

А если какой-нибудь подлец затаится и гадость совершить почему-то не сможет, так разве это – счастье?! – ведь вот он – подлец – рядом ходит, тем же воздухом дышит и в очереди тебе в затылок сопит. Так даже еще страшнее. Пусть уж лучше на казенных машинах разъезжает.

Одно было плохо в старушкиных рассуждениях – не было у нее позитивной программы, а без нее разве Заслонова успокоишь? Да никогда в жизни. Пока сам не поумнеет.

А так как никаких научных методов для убыстрения этого процесса, слава Ногу, не придумано, оставалось старушке одно – ждать и не мешать. Что она и делала.

Общеизвестно, что время – лучший лекарь. Так что к Рождеству Заслонов несколько поутих – то ли устал и с новыми силами собирался, то ли еще что, но поутих.

Вечером 24 декабря, возвращаясь с работы, укупил Заслонов елку, судя по пышности и цене, явно ворованную.

Повезло.

Радостный шел подселенец домой, а тут еще вспомнил, что Авдотьевна с вечера тесто заквасила и значит на Рождество любимый его яблочный пирог будет. И настолько Заслонов сразу душой вырос, что даже решил на работу завтра не ходить, поскольку за предноябрьскую вахту у него один спорный отгул имелся.

В предвкушении яблочного пирога забыл он обо всех, мучивших его ранее, вопросах и совершенно искренне напевал – "не нужен мне берег турецкий!.." Так с улыбкой, да с песней и вошел в комнату.

– А вот и мы! – сказал подселенец и замолчал, потому что увидел в углу елку еще более красивую и пушистую чем его.

– Ну вот, – огорчился подселенец. – Всегда так… – и вышел в коридор пальто повесить, а когда вернулся, заметил Авдотьевну, которая лежала на диване и удивленно смотрела в высокий потолок.

– Эй!.. – шепотом сказал Заслонов. – Эй!.. – Но Луиза фон Клаузериц была безмолвна.

Медленно, как во сне, повернулся Заслонов и, уже все зная, но не давая этому знанию положенной свободы, стараясь не цокать проклятыми подковками, пошел естественно к Марии Кузминичне и вошел к ней без стука, именно так, как давно мечтал войти в эту комнату.

– Там… – сказал Заслонов и потряс головой. – Там…

И когда Мария Кузминична, оттолкнув его с дороги, выскочила в коридор. Заслонов не пошел за ней, а остался в комнате и, подойдя к кроватке распаренного после ванны Никиты Фомича, сказал ему:

– Вот такие дела… – и Никита Фомич не спросил, о каких делах говорит дядя Алеша, а просто кивнул головой.

И опустился Заслонов на стул, стоящий рядом с кроваткой, прямо на сложенное стопочкой чистое белье, а когда все же решился пойти узнать – что там? – встать не смог. И прислушивался он к каким-то быстрым коридорным шагам и невнятным разговорам, но ничего не понимал, а скорее – просто боялся понять.

Тут, слава Ногу, вернулся с работы Фома Фомич Бечевкин и, хотя очень удивился, увидев рассевшегося на чистом белье Заслонова, все же сказал: