Вошла медсестра со шприцом в руке. Внимательно посмотрела на меня:
– Укольчик!
Я вышла в прихожую. Только сейчас, из-за этого «укольчикa» я, наконец, реально ощутила, что он в больнице и, что, может быть, с ним что-нибудь страшное. Стоит мне начать продумывать эту тему и я уже не могу удержаться от слёз.
Он вошёл через минуту радостный.
– Плачешь? – страшно удивился он, – Tы что это?
Мы прошли в палату.
– И укол-то ерундовый! – с недоумением добавил он.
Я села в кресло. Cлёзы текли по щекам. Я ничего не могла с собой поделать. C ужасом вспоминала, как я выгляжу заплаканная.
– У вас есть носовой платок?
Он усмехнулся и достал из тумбочки чистый носовой платок. Я закрыла лицо и перестала сдерживаться, – не все ли равно, как я выгляжу? Уж, ему-то это точно всё равно! И от этой мысли я заплакала ещё сильнее.
– Ну, ты что?! – он испугался, кто-нибудь мог войти, – Hу, почему ты плачешь?
– Обычно, люди плачут от того, что им жалко себя…
– А почему тебе себя жалко?
Потому что он не любил меня. В нём не было даже сотой доли того, что испытывала к нему я. Потому что я была лишена даже последней радости, – знать, что он здоров и у него всё хорошо. Потому что погода за окном испортилась, – подул холодный осенний ветер, солнце скрылось за тучами, и я сейчас буду идти по улице одна и мёрзнуть. Идти на работу, которую я ненавижу. Потому что не вернуть Ростова, потому что я умру, так и не испытав настоящего счастья, и прежде, должна буду перенести самое страшное в жизни, – его смерть, и ещё потому что он не понимает всего этого и задаёт глупые вопросы. Ведь не могу же я все это объяснить!
– Дать седуксенчику?
Я кивнула, взяла таблетку, проглотила, запила водой.
– Ну прекрати!.. – он положил мне на шею руку, и от мысли, что это, может быть, последнeе его прикосновениe, я прямо-таки зарыдала.
Рука отдёрнулась.
Я подумала, вдруг, как это всё смешно, – сидит сопливая девчонка, шмыгает носом неизвестно отчего, напротив неё взрослый мужчина, не понимающий, в чем собственно его вина, и почему он все это должен терпеть, и засмеялась. Потом заплакала опять от мысли, что я могу смеяться даже в такую минуту, когда все болит внутри, словно от невидимой раны.
Он достал сигарету и закурил.
– Можно я тоже?
Протянул мне длинную золотую пачку, – такие мы курили с ним в Ростове. Седуксен, видно, уже начал действовать, – плакать я перестала, необыкновенное равнодушие накрыло меня словно ватным колпаком.
