Слушали мы с шестым классом гимназии на уроке музыки аудиоисторию о жизни Моцарта, спектакль с музыкальными вставками между текстом. Дошли до заключительной фразы: «Моцарт умер в 35 лет, прямо в середине работы над реквиемом, мессой для мёртвых, который оказался реквиемом для него самого». И тут поднялся лес рук.
– А как это – он умер прямо в середине работы? – поинтересовался мальчик.
– Работал, работал, не успел дописать своё сочинение до конца и умер, – обьясняю я.
– Нет, а как это – прямо в середине?
– Ну не завершил свой реквием, мессу для мёртвых. Это нормально. Не все люди успевают доделывать задуманное до конца.
– То есть как умер, конкретно? – продолжает допытываться мальчик.
– Ну как-как… – перед глазами пробегает картинка из фильма Милоша Формана «Амадеус», сцена кончины Моцарта в горячке в кровати с пером в руке. Отчего он там умер, от сифилиса, что-ли? Художественный вымысел против правды.
– К сожалению, я не могла присутствовать в момент его смерти, поэтому не могу тебе конкретно описать, как он умер, – политкорректно рапортую я. «И отчего он умер, тоже не скажу», – но это уже про себя.
– Можно, я ему объясню? – вмешивается другая девочка, она всё знает, молодец, отличница.
– Можно. – Ловлю себя на том, что вкладываю в слово «можно» слишком много надежды.
– Ну смотри, – начинает рассказывать девочка. – Он сочинял реквием, рядом с кроватью ночной столик у него стоял, а потом он положил реквием на столик, лёг в кровать и умер. Всё очень просто.
– Да, умирать это просто. Sterben ist einfach, – подхватила я.
Поговорили, разжевали, на вопросы ответили, реквием сочинили, на ночной столик положили, легли в кровать и умерли. Что может быть проще?
Мой старший сын Филипп в последнее время увлекся информатикой и программированием. Ежеминутно у него какие то достижения.
С каждым достижением у Филиппа растёт уверенность в себе и происходит переживание чуда открываемой Америки. Вместе с ним – потребность в общении и разделения этого переживания с ближним. Приходит ко мне каждые пять минут по моим субъективным ощущениям – по его субъективным вообще не приходит – и рассказывает о том, что только что случилось. В самые худшие из дней тащит за собой в свою комнату и обещает там что-то показать. Мне приходится отвлекаться от очень важных дел, сосредоточенно кивать головой, задавать уточняющие вопросы и делать вид, что всё это меня не только интересует, но я в этом хоть что-то понимаю. Кроме того, хочу всё знать.
– Ну смотри, я тут программу придумал, – показывает на экран с цветными строчками вперемежку с цифрами и знаками препинания, сваленными в кучу. – Вот если ты её тут откроешь, – показывает на красненький кружочек, – она тебе всё закроет. Поэтому её лучше не открывать. А если ты тут откроешь, – показывает на зелёненький кружочек, – это дискорд.
Нажимает на него несколько раз, он не открывается. Потом на экране вдруг выскакивает обезумевшая картинка в тройном увеличении и начинает бешено мигать.
– Вот, если ты на дискорд нажимаешь, то он тебе всё трекает. Вот смотри – это твой трекин рекорд. Поэтому его лучше не открывать. А тут, ну, смотри, смотри. Если ты нажмёшь на текстовый документ… Смотри, что сейчас будет.
Компьютер вздрагивает и сдыхает. Филипп счастливо смеётся.
