Пока готовила, дети прибегали лакомиться сырым тестом. В детстве нам всем говорили: не ешь сырое тесто, живот заболит, кишки слипнутся. А удовольствие это запретное, ну согласитесь, ещё никто не отменял. Прокрасться на кухню, всунуть палец в ароматную липкую массу и облизать его, давясь смехом. И мама обязательно замахнётся на тебя мокрым полотенцем и скажет «Кыш!», но всё понарошку, всё играючи. И даже кастрюльку не сразу помоет, а даст выскрести ложкой остатки шоколада. Что это, как не самое лучшее доказательство того, что вся эта кухонная предрождественская хлопотня и возня кому-то нужна. Всё это незабываемое волнение неспроста – апофеоз сырого теста и никаких глистов.
«Такие мне столь же интересны в рассуждении любовном, как сырая женщина-друг». Ничего не могу с собой поделать, но в этих словах одного из героев Набокова я слышу сравнение женщины с сырым тестом. И вспоминаю о нём всякий раз, когда замешиваю тесто на кексы и защищаю его от нападения детей. Прямо наваждение какое-то – «сырая женщина-друг».
Так вот, набоковскому герою надо, чтоб скворчало, хрустела корочка приготовленного блюда, поблёскивала нежная розоватость мыска под шубкой из беличьего меха, чтобы твёрдость кожи подрагивала и таяла в сочном излиянии и «всё вокруг передвигалось в другое измерение тайной упругой трусцой», с ударением на слове «упругой». Чтобы голова, чёрт возьми, кружилась от тёплого пряничного аромата, от персиковых изгибов и от таинственных медовых испарений. Желанная женщина – готовая твёрдая выпечка. Нежеланная, впавшая в немилость, – сырое тесто. «Знакомая чёрная шапочка, пальто на руке… автомобиль. Женщина, которую мы никогда больше не увидим, махала яблоневой веточкой». Она уже давно неаппетитна, а всё еще стоит и машет яблоневой веточкой. Откуда эта веточка-то у неё?
– Представляешь, недавно разговаривал с Марком по телефону, – рассказывает мне Яцек.
– Что-то случилось?
– Да ничего особенного. Дачу купил, домик строит. А Терезе всё равно.
– Как это всё равно? Она разве ему не помогает?
– Нет. Он строит, а ей всё равно.
Наши польские друзья Марек и Тереза прожили вместе много лет, почти всю жизнь, детей у них нет, но их отсутствие совместному счастью не мешает. Планов у Марека миллион: и дачу купил, и домик построил, и бесконечно что-то ремонтирует, а Терезу ничего не интересует, она машет яблоневой веточкой, живёт своей жизнью и ей там хорошо. И медленно, но верно, перемещается из области готовой выпечки в область сырого теста.
Когда тебе рассказывают чужие истории, особенно внутрисемейные споры, то хочешь не хочешь, а принимаешь чью-то сторону, при том что тебе по большому счету всё равно. Муж мой поддержал своего друга в его справедливом возмущении, а я как-то автоматически приняла сторону его жены. «Да дайте же женщине возможность стареть в собственное удовольствие, – подумала я. – Имейте совесть». А может быть, это было про меня? Не знаю. Имеет право на заслуженный отдых. Она или я? Чёрт ногу сломит с вашей психологией. С вашей или с моей? Не лезьте со своей активностью. Хотя бы это. Наверное, всё-таки больше про меня.
«А время уже стучалось, и было совершенно очевидно, что ему (маленькому Гулливеру) физически невозможно приступить к этому ширококостному, многостремнинному, в громоздком бархате, с бесформенными лодками и ужасной осинкой в строении тяжелого таза – не говоря о кислой духоте увядшей кожи и ещё неизвестных чудесах хирургии – тут воображение повисало на колючей проволоке». Это всё из того же Набокова. Правда? Всё будет так ужасно? Старая сырая женщина?
