Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - страница 38

Унифицирующее действие моды часто описывается как основанное на подражании. Примечательно, что Дарвин уделяет подражанию значительное внимание в «Происхождении человека», рассматривая его как важный эволюционный механизм: подражание способствует развитию технических навыков, интеллектуальных способностей, социальных и моральных качеств. Из рассуждений Дарвина не вполне очевидно, каким образом эти новые и усовершенствованные свойства затем могут пройти естественный отбор и закрепиться в популяции – вероятно, здесь в очередной раз не обошлось без допущения наследуемости приобретенных признаков. В то же время подражание в каком-то смысле способно действовать независимо от природных принципов отбора, так как само является небиологической формой воспроизводства, которую Дарвин в отдельных случаях даже готов считать более эволюционно эффективной, чем репродуктивный успех: «Человек, который не побуждается никаким глубоким инстинктивным чувством жертвовать жизнью для блага других, и несмотря на это способен на такие поступки из‑за любви к славе, возбуждает своим примером то же желание славы в других и усиливает в них благородные чувства. Таким образом, он может принести своему племени гораздо более пользы, чем в том случае, если бы он оставил потомков с врожденным стремлением наследовать его возвышенный характер» (Дарвин 1874: 123).

Роль, которую Дарвин приписывает подражанию, довольно необычна, потому что речь идет не о заимствовании сугубо внешних признаков, как в анализе генезиса и механизмов моды, например у Герберта Спенсера (Carter 2003: 31–32), а о «благородных чувствах» и героических поступках. Тем не менее поведение человека в данном случае регулируется извне («любовь к славе»), тогда как внутренние регуляторы («глубокое инстинктивное чувство») отсутствуют. Все это, наряду с упоминанием «племени», локализует такое позитивное подражание на ранних стадиях развития человечества. Цивилизованный человек, предположительно, не имеет необходимости в чужих примерах и внешней оценке, так как его действия руководствуются сформировавшимся нравственным чувством. Этим обусловлен двойственный статус подражания: сущностно необходимое для того, чтобы человек мог стать (в полной мере) человеком, впоследствии оно становится своего рода пережитком, «характеризую<щим> низшие расы, а следовательно прошлое или низшее состояние цивилизации» (Дарвин 1872: 362). Поэтому тот «факт», что «у женщины <…> подражательность выражен<а> резче, чем у мужчин» (Там же), служит недвусмысленным показателем уровня ее развития.

Дискуссии о подражании в животном мире во второй половине XIX века вышли на новый уровень в связи с изучением мимикрии. Теория естественного отбора вполне убедительно объясняет охватываемые этим понятием феномены, однако примечательно, что впечатление «намеренного» подражания одного вида другому не оставляло многих даже среди приверженцев учения Дарвина. Одним из них был немецкий зоолог Август Вейсман. Ему нередко приписывают решающую роль в научной дискредитации ламаркизма, так как его исследования зародышевой плазмы, приведшие к открытию так называемого «барьера Вейсмана» между клетками тела и зародышевыми клетками, способствовали установлению невозможности наследования приобретенных признаков. Тем не менее невероятное сходство некоторых видов бабочек, среди которых один для защиты от птиц имитирует окраску другого, несъедобного, навело Вейсмана на мысль о том, что «ламаркисты были правы» – столь точное подражание «не может быть результатом „случайности“, а с очевидностью произведено направленной изменчивостью, движимой соображениями пользы» (цит. по: Mayr 2000: 539). Таким образом, в феномене мимикрии сочетались идея интенциональных адаптаций и визуальное единообразие – два крайне важных для дискурса о моде элемента.