Мое духовное странствие - страница 2

Отступив от повествования, скажу, что наше поколение «тотоков» – «последние из Могикан». Когда мы умрём, не будет уже никого, кто из своего опыта сможет рассказать о славных временах, о жизни в нашей прекрасной и любимой тогдашней родине, Ост-Индии.

В концлагере мы провели около трёх лет, с 1942 до конца 1945 года. Но перед этим мы ещё некоторое время оставались в горах, это было сразу после вторжения японцев. Моего отца отправили на фронт, и мы жили втроём: мать, сестра и я, в доме на склоне горы Срондол над Семарангом. Большинство европейцев к тому времени уже уехали кто куда; как мы попали в этот дом, я уже не помню, я была ещё слишком мала. Каждый день матери приходилось лицезреть кошмар, творящийся внизу, у подножия горы, где туземцы грабили и убивали в своих же деревнях. Эти несчастные люди после высадки японцев совсем обезумели и впали в «амок», особый тип разрушительного одержания, присущий индонезийцам. Люди в амоке убивали всех, кто попадался им на пути, разрушали, грабили, жгли все вокруг и непрерывно кричали, дни и ночи напролёт. Позже мать рассказывала нам, как она, слыша этот рёв людей, впавших в бешенство, и глядя на горящие дома, думала в смертельном страхе: «Если они поднимутся немного выше в горы, с нами все кончено». Тут, к её великому счастью, неожиданно у дверей появился кто-то из губернаторских чиновников. Собрав немного вещей на тележку, мы, в его сопровождении, добрались до Ламперсари, концлагеря, устроенного японцами для женщин и детей. Мы вошли в ворота. По обочинам дороги стояло множество людей, и моя мать впоследствии удивлялась, что я вдруг показала пальцем на одну бросающуюся в глаза женщину, в фиолетовом платье, с длинными, чёрными, как воронье крыло, волосами с чёлкой, и сказала: «Посмотри мама, какая странная дама!» Случай распорядился так, что эта американка, тётя Рода, стала её лучшей подругой, и мать всегда говорила, что без её поддержки она бы никак не выжила в лагере.

Мы попали на длинную улицу, которая называлась Сомпок, с кюветами по обе стороны, и небольшими индонезийскими домами. Нам ещё повезло, что мы получили маленькую комнату в одном из каменных домиков, на Сомпок 90, потому что домики в других частях лагеря – Блимбинг, Ломбок и Манга, были деревянными, по типу деревенских. В этом домике, который предназначался для одной семьи: отец, мать и ребёнок, мы и жили до конца войны вместе с сорока другими женщинами и детьми. Даже в коридоре домика, который вёл к выходу без входной двери, ютилось несколько семей.

Каждое утро была поверка, и в 7 утра мы должны были все стоять перед нашим домиком, выстроившись в ряд. Двое японцев шли вдоль рядов, и все кланялись, когда они проходили мимо. Однажды я увидела вдали, что одна больная, истощённая от недоедания женщина, которую её сиделка посадила на стул перед их домиком, не смогла встать и поклониться. Один из японцев подскочил к ней и заорал, что она должна поклониться, но женщина не могла даже подняться со стула. Японец отвесил ей пощёчину. Сиделка этой женщины, высокая и крепкая, в гневе ответила японцу такой же пощёчиной. Этой ей дорого обошлось… Сиделку увезли кемпетай, что-то вроде японских СС, и подвергли трёхдневной пытке. Утром её избивали до потери сознания, но под контролем врача, чтоб она оставалась чуть-чуть жива, а потом клали её на землю во дворе, заваливали тяжёлыми балками, и так оставляли на целый день под палящим тропическим солнцем. Вечером её кормили, давали поспать, а утром опять избивали, и клали под балки. Она выжила, но выглядела с тех пор, как тень того человека, каким была прежде.