Психотерапевт молча кивнула.
– В газетах еще много чего писали. – Я поежилась. Ладони, стиснутые бедрами, казались ледяными. – Папа прятал их от меня, но одноклассники таскали статьи о Дэвиде в школу. Он ведь стал местной знаменитостью. До какого-то момента я даже собирала вырезки…
– До какого момента? – поинтересовалась Марианна.
Я думала, у меня горло разорвется. Сердце в груди лопнет. Язык вспухнет и перекроет кислород. Но этого не случилось. Воздух прошел в легкие. И я сказала не своим, надтреснутым голосом:
– До того как единственный человек, который мог спасти Дэвида, предал его. До того как я предала его.
Казалось, мы сидели молча невыносимо долго. Я смотрела в пол, покрытый темно-серым ковром. Между ворсинками застряло что-то белое. Клочок шерсти от шкуры? Обрывок салфетки, которой кто-то утирал слезы? Не поднимая глаз, я знала, что женщина напротив смотрит на меня. Смотрит и ждет. Но я не могла. Я просто не могла сказать…
– Что, по-вашему, вы сделали, Чили? – медленно произнесла Марианна. – Или что, по-вашему, вы не сделали?
Ее слова попали точно в цель. Облегчение, которое я испытала, было сродни тому, что чувствуешь после того, как вскроешь нарыв. Мгновенная резкая боль, выступающий из раны мерзкий гной, а потом – чистая кровь и пустота, предшествующие исцелению.
– Я сдалась, – тихо проговорила я, поднимая глаза на психотерапевта. – Не боролась до конца. Позволила убедить себя, что взрослые все знают лучше. Знают, что хорошо, что плохо и что лучше для меня. – Я судорожно вздохнула и прибавила, цепляясь взглядом за спокойное лицо Марианны: – Сначала я рассказала им все.
– Им?
– Полиции. Но они заявили, что это просто мои домыслы. Фантазии девчонки, которая насмотрелась всяких ужасов в интернетах. Ведь никто не мог подтвердить мои слова. А Дэвид… Дэвид молчал.
Я тоже замолчала, изо всех сил стараясь не подпустить воспоминания слишком близко, чтобы они не растерзали меня, как гарпии. За стеной слышался приглушенный мужской голос: наверное, там вел сессию коллега Марианны. Наконец я собралась с силами.
– Тогда я совершила первую ужасную ошибку. Я отдала полиции желтую тетрадь. Хотя поклялась Дэвиду никогда и никому ее не показывать!
Я судорожно вздохнула.
– Что это была за тетрадь, Чили?
Спокойствие женщины в кресле напротив так контрастировало с моими моральными корчами, будто она была ангелом у райских врат, а я – грешником, который уже жарится в аду. От этой ассоциации с моих губ слетел неуместный горький смешок.
– Она принадлежала Дэвиду. В ней он записывал свою историю. Это было что-то вроде сказки. Очень страшной сказки. – Я обхватила себя руками, как будто так могла удержаться в настоящем, на сиденье удобного, покрытого мягкой шкурой стула. – В свои четырнадцать Дэвид прекрасно писал. Настоящий талант, понимаете? Я вот сейчас в издательстве работаю, делаю корректуру чужих текстов, а мнение свое до сих пор не изменила. Я сразу так и сказала ему: Дэвид, ты будешь писателем. А он только посмеялся. Как будто речь шла о какой-то ерунде. А я до сих пор помню все: героев, атмосферу… Да у меня мороз пробегал по коже… И знаете, вот так бывает: читаешь книгу – и становится так гадко, хочется бросить, но не бросаешь, поскольку понимаешь, как это прекрасно, и хочется узнать, что же будет дальше… И какова глубина.
– Глубина? – повторила Марианна своим ровным приятным голосом.
