Через боль достигается мудрость
По словам Марианны, то, что, скорее всего, случилось со мной, называется психогенная амнезия. Бегство от реальности в результате психологической травмы – защитная реакция сознания. Такая амнезия может длиться годами, даже десятилетиями, а вернуть память о травматичных событиях способна абсолютно незначительная в глазах других деталь. Например, упавшая малярная кисть.
Психотерапевт рассказала мне о мужчине, который ребенком подвергся насилию. Его рассудок подавил ужасные воспоминания почти на двадцать лет. Но однажды он красил комнату у себя дома и уронил кисть, покрытую белой краской, на пол. Это оказалось триггером, перенесшим его в прошлое – в тот день, когда он помогал соседу по даче красить окна. И мужчина вспомнил все. Тогда он тоже уронил кисть в белой краске, потому что пожилой сосед схватил мальчика сзади, когда тот стоял на лестнице.
В моем случае дело было не в сексуальном насилии, а в чувстве вины – настолько всепоглощающем, что оно грозило разрушить меня изнутри.
– От Дэвида тогда отвернулись все, – рассказывала я Марианне то, о чем не говорила никому и никогда, что не могла доверить даже своему дневнику, оборвавшемуся в мае того страшного года. – Не то чтобы у него были друзья. И все же кто-то его жалел. Кто-то сочувствовал, как сочувствуют изгоям – издалека и молча. А после того как он подписал признание, его просто возненавидели. Для всех он стал убийцей, монстром. Никто не хотел иметь с ним ничего общего – ни семья, ни школа, ни одноклассники.
Понимаете, Дэвид признался, а потом замолчал. Не отвечал на вопросы – ни устно, ни в письменной форме. Даже с адвокатом своим говорить отказался. Ни слова не произнес на суде. Ни слова не сказал психиатрам, которые проводили его освидетельствование на вменяемость.
В газетах писали, что это было ритуальное убийство: Дэвид совершил его в свой пятнадцатый день рождения. Журналисты видели в этом доказательство того, что преступление было спланированным и хорошо подготовленным. Это противоречило линии защиты, которая строилась на утверждении, что подросток действовал в состоянии аффекта. А я уже тогда видела во всем этом противоречие.
– Противоречие? – повторила Марианна, спокойно рассматривая меня. Ее расслабленные руки все так же лежали на коленях, пальцы один за другим слегка приподнимались и опускались, и это странным образом успокаивало.
– Да. Понимаете, Дэвид был умным. За всю свою жизнь я мало встречала людей, равных ему по интеллекту. – Я помолчала, собираясь с мыслями. Женщина в кресле напротив терпеливо ждала. – Так вот. Дэвид наверняка знал, что если бы он выстрелил всего одним днем раньше, то его бы не смогли судить. Ему бы даже обвинение не предъявили.
– Возраст уголовной ответственности, – кивнула Марианна, – наступает в пятнадцать лет.
– Именно, – выдохнула я. – Выходит, все вышло случайно. Он не хотел… Просто не выдержал… Или это была самозащита. А все представили как убийство, совершенное с особым цинизмом. В газетах писали… – Я осознала, что у меня ломит пальцы, намертво вцепившиеся в стул, и осторожно разжала их – только для того чтобы по привычке сунуть между скрещенными ногами. – Писали, что он бродил с винтовкой, еще не остывшей после смертельных выстрелов, по улицам города, а жители прятались от него по домам – прямо как на Диком Западе. Но Дэвид не бродил. Он шел сдаваться. Понимаете, у него же не было телефона…
