Как мы учились в студенческие годы? Как нам удавалось сочетать увлечения молодости с выполнением заданий? По-всякому. Иногда – прекрасно, иногда личные переживания сильно мешали.
О наших выдающихся ответах на экзаменах ходили слухи и легенды. Вот, например:
Экзаменатор: «Объясните, что значит «Ренессанс»?
Студент: «Это лошадь Дон-Кихота».
Или (мое собственное наблюдение): профессор Р. М. Самарин слушает ответ одной студентки русского отделения:
Студентка: «Таким образом автор развинчивает своего героя»..
Самарин: «Что, что?»
Студентка (нерешительно): «Развинчивает героя…»
Самарин: «А как? (делает вид, что что-то отвинчивает). В какую сторону? Вот в эту сторону или в ту?»
Студентка трагически молчит.
Самарин считался очень строгим, но на этот раз сжалился и тройку все-таки поставил.
А шалости, розыгрыши? Ну конечно! Без них студенческая жизнь немыслима. Помню, как студенты из общежития, на первых порах помогая студентам-иностранцам изучать русский язык, научили одного из них приветствовать встречных по утрам в коридоре словами: «Доброе утро, мартышка».
Любовные истории потрясали наш курс. Некоторые случаи были очень драматичны, с различными перипетиями, как и положено в «лав-стори». Например, родители одного мальчика спрятали его паспорт накануне похода в ЗАГС с дамой сердца. Пришлось ему выправлять новый документ и ждать. Он дождался. Любовь победила родительскую волю.
О самых возвышенных филологических любовных историях – в абстрагированно-романтическом, литературно-обобщённом виде – я узнала, едва переступив порог четвертого этажа на Моховой, где мы занимались. Это было чуть ли не первого сентября 1953 года. В коридоре висела газета об ИФЛИ – Институте философии, литературы и искусства, который считался предшественником нашего филологического факультета в советскую эпоху. Почти весь состав ИФЛИ в 1941-м ушел в ополчение, многие студенты и преподаватели погибли на фронте. Погибли также молодые, подающие надежды поэты Михаил Кульчицкий и Павел Коган.
Стихи Павла Когана я и запомнила. Это был его перевод из Гейне:
Богу равен, кто впервые, пусть несчастливо, – влюбился.
Но кто влюбится вторично, и – без счастья, тот – дурак.
Я – дурак, конечно, дважды: я влюблен и – без ответа…
Небо, звезды – все смеются. Я смеюсь. И – счастлив тоже.
Эта газета была для меня открытием того, какие замечательные люди учились здесь недавно. Эта газета стала моей «человеческой планкой».
Ну, а о Гейне большинство из нас в 17 лет знали только понаслышке. Вообще наше школьное образование осуществлялось строго в рамках дозволенности. И когда однажды, возвращаясь в Москву из Ульяновска, я увидела в соседнем купе студенческую компанию с гитарами, услышала их смелый, совсем не классический, репертуар, моему удивлению не было предела. И – восхищению тоже. Их смелостью. Они пели:
Нам электричество сделать все сумеет,
Нам электричество тьму и мрак развеет.
Не будет больше школ – мы так будем учиться,
Не будет пап и мам – мы так будем родиться!
Не будет акушеров, не будет докторов!
Нажал на кнопку – чик-чирик
И человек готов!
И еще:
На заборе сидит кот: ой, здрасте!
И глотает кислород: ой, здрасте!
Много у нас вопросов! Каждый из нас – Утесов!
Мягко говоря – это были неформальные сочинения. Но очень привлекательные. А сколько раскованности… Я жалела, что не была на такое творчество способна.
Однако совсем другая, романтическая, выдержанная в печальных классически-грустных тонах песня, одно время очень популярная на нашем факультете, по-настоящему волновала меня, особенно вот эти слова: «Мы хотели с тобой найти в жизни счастья планету – мы прошли половину пути – ну, а счастья все нету». В 17 лет часто кажется, что половина пути позади. И что счастья – «нету».
