– Оно убежало.
– Убежало? – переспросил я. – Если овцы от тебя убежали, то и пастух из тебя никудышный.
– Разреши мне стать твоим рабом, доминус! – внезапно вернулся он к своему первоначальному предложению. – Я хочу, чтобы ты стал моим хозяином!
– Но почему ты хочешь потерять свою свободу? – На минуту мной овладело любопытство.
– Я хочу уехать из Африки!
– Пошел вон.
И тут нашим глазам предстала сцена совершенно неожиданная и потому удивительная: Куал упал на колени и стал целовать мне ноги, плача и стеная.
– Доминус, доминус! – кричал он. – Возвращайся в Рим и возьми меня с собой на корабль! Беги из Утики! Ты не знаешь, что здесь происходит!
Пятеро носильщиков отогнали его подальше от меня ударами палок. «О времена, о нравы!» – как сказал бы мой отец: в римском обществе были люди настолько обездоленные и нищие, что даже свобода превращалась для них в непосильную ношу. Но неожиданный порыв этого смуглого паренька и искренность его отчаянных криков меня взволновали. Что могло внушить ему такой ужас? Я рассмотрел его повнимательнее, когда он шел к дверям: все его достояние в этом мире – пухлые губы да потрепанная набедренная повязка, такая узкая, что едва прикрывала гениталии. Мне почти стало его жалко.
Чуть позже я предстал перед наместником провинции, пропретором Силом Нурсием. Не стоит и говорить, Прозерпина, что имя Цицерона открывало множество дверей. Нурсий обнял меня, как родного, и, чтобы оказать мне особую честь, проводил меня в свои частные покои.
– Прежде всего, – заявил он, как только мы устроились в комнате, – я хочу, чтобы ты передал своему отцу мои самые искренние поздравления в связи со спасением Республики и с великой победой при Пистое.
В рассказах о заговоре Катилины фигура моего отца приобрела такой вес, что Нурсий верил, будто Цицерон собственной персоной возглавил войска во время битвы. Отец научил меня ценить правду, и поэтому я любезно возразил ему:
– По-моему, пропретор Нурсий, расстояния несколько искажают реальные события.
И я кратко описал, как все происходило на самом деле, нисколько не умаляя заслуг моего отца. Потом мы заговорили о цели моего приезда в Африку: я спросил его о мантикоре и слухах, распространявшихся о чудовище. В ответ на мои слова Нурсий выразил совершенно искреннее удивление.
– Какая еще мантикора? Здесь, в моей провинции? – сказал он. – Представь себе, до тебя никто не говорил мне об этой новости. Мы живем в Африке, и здесь можно встретить самых странных тварей, но откуда тут взяться мантикоре? И вдобавок почему именно эта зверушка вызывает такой интерес?
– Дело в том, – попытался оправдаться я, – что, согласно мифам и легендам, появление мантикоры предвещает крах какого-нибудь важного политического института.
– Но мифы и легенды – это не более чем мифы и легенды, которые человеческий разум принимает для своего развлечения и увеселения, а вовсе не потому, что в них заключена истина.
Мне нечего было ему возразить по той простой причине, что я был с ним полностью согласен.
– И ты уверен, что такая зверушка действительно появилась? – уточнил он из простой вежливости. – И именно в моей провинции?
– Мой отец уверен, что его информировали правильно.
– Дело в том, Марк, – сказал Нурсий снисходительно, повторяя мои собственные слова, произнесенные всего несколько минут назад, – что расстояния несколько искажают реальные события.
