Незваные гости предусмотрительно остановились в нескольких шагах от меня и моих рабов, посмотрели на нас испытующими взглядами, и наконец один из них обратился ко мне:
– Эй ты, богатенький парнишка! Я предполагаю, что ты у них суфет.
Слово «суфет» раньше на языке карфагенян означало «вождь» или «магистрат», а сейчас в Африке использовалось в народе для обозначения любого лица, на которое возлагалось командование.
Не дожидаясь моего ответа, он продолжил свой допрос:
– Почему вы следуете за нами? Отвечай, парнишка!
«Парнишка»! Они коверкали латынь, засоряя язык африканскими словами, и шлепали губами, отчего понять их намерения было еще труднее: может быть, они хотели меня оскорбить, а может, просто плохо владели латинским языком. Как бы то ни было, юному патрицию с первых дней внушали, что ему надлежит ощущать свое превосходство над собеседником, и особенно если перед ним разбойник, у которого серег в ушах больше, чем пальцев на ногах.
– Для начала представимся: меня зовут Марк Туллий Цицерон.
– А мы – братья Палузи, Адад и Бальтазар Палузи, – нагло ответил он. – Но это никакого значения не имеет. Мы тебе задали вопрос: почему ты следуешь за нами?
– Вот так шутка! – воскликнул я с насмешкой. – А вам не приходило в голову, что я могу задать тот же самый вопрос вам?
Однако эта парочка пришла не разговаривать, а напугать нас. Один из братьев, Адад, подошел к одному из моих носильщиков, пристально посмотрел ему в глаза, неожиданно выхватил кинжал, висевший у него на поясе, и вонзил его бедняге в низ живота по самую рукоятку. Когда кинжал пронзил кожу раба, Адад направил острие справа налево и вспорол ему живот, как охотник поступает с оленем, которого ему удалось поймать. Носильщик упал на колени с душераздирающим криком. Кишки несчастного вывалились наружу, и он пытался удержать их рукой, словно ребенка. Позволь мне заметить здесь, Прозерпина, что столь жестокий поступок кажется еще отвратительнее, если его никто не ожидает.
Этот самый Адад Палузи подошел ко мне с окровавленным кинжалом в руке. Мое лицо, вероятно, было белее августовских облаков, но он не стал нападать на меня. Вместо этого он бросил к моим ногам три дорогие монеты, очевидно в качестве компенсации, и после этого медленно пошел прочь. Когда братья уже почти затерялись среди холмов, я закричал им вслед:
– Вы сказали, что вас зовут Палузи? Так знайте же, братья Палузи, что вы невежливые грубияны! Вы меня слышите? Грубияны!
Честно говоря, Прозерпина, в тот момент мне не пришло в голову никакое другое определение среди прочего потому, что оценить подобный поступок было достаточно трудно.
Через некоторое время Ситир вернулась, и несла она не зайца, а целую антилопу. Но я обругал ее, поскольку все еще находился под впечатлением от увиденной жестокости. Показывая ей смертельно раненного раба, я укорил ее за отсутствие:
– Это так ты меня защищаешь? Куда ты подевалась, когда была мне нужна? Ходила душить крокодилов?
Ситир разрешила спор привычным для нее способом. Она не стала возражать, а просто свернулась клубочком в тени и отрешилась от мира.
– Не ругай ее, доминус, – посоветовал мне Сервус. – Скорее всего, они следили за нами, чтобы оценить наши силы, и выждали время для своего визита, когда Ситир, могучая ахия, отлучилась.
– Ничего себе могучая! – заорал я. – И какие же вы, восточные люди, глупые и доверчивые!
