Всё, как в жизни, дни идут, и никогда не знаешь, какое утро окажется последним. Я смотрел в то место, где, как мне казалось, он мог находится, и полный решимости ответил:
– Боль не страшит меня, ты сможешь забрать мою душу, но я заслужил шанс.
Хриплый смешок, будто дьявольский, разразил тишину, как я и полагал, меж ним, светом и тьмой не было особой разницы, а значит и я был не однозначно плохим.
Мои глаза затянула тёмная пелена, и на миг я потерял всё своё сознание.
Я очнулся, лёжа на голой земле, не в состоянии открыть глаза, будто младенец, который ещё не готов узнавать новый мир, а потому отрицает его существование.
Температура резко поползла вниз, с шипением начиная с ног, морозь шла вверх по телу. Я начал замечать каждый сантиметр плоти, ощущал как одежда давит и висит, как воздух бродит по лёгким, чувствовал вес тела. Вне всякого сомнения, я снова был жив. Мог шевелить пальцами и слышать треск натянутой кожи, даже замечал, как скрипели кости при движении.
Я снова мог ощущать предметы и их текстуру, например земля – такая прохладная и шершавая, она сыпалась меж пальцев из сжатого кулака и слегка комкалась. Ткани одежды – грубые и плотные, но легко мялись, пуговица гладкая с неаккуратными острыми царапинами, а кожа мягкая, тёплая, с колючими волосками. Пожалуй, это лучшая часть жизни – чувствовать.
Но стоило ощутить себя живым, как в голове закрутился водоворот, мешались воспоминания, будто коридор с кучей дверей, за одной – явь, за другой – лишь отрывки памяти.
Открыв одну, я увидел бедную семейку рабочих, что жизнь трудились руками, не замечая тонкостей и красоту мира. Своими толстыми суждениями они отрезали кусочки любви маленького мальчика, что вырос в того, кому они стали не нужны.
За другой дверью милая женщина с упругой светлой кожей и ласковым взглядом, в которых отражалась безмятежность и кажущаяся врождённая мудрость. Её руки обвивали шею юноши, даря видимость гармонии, а затем отдалялись в ожидании ответной любви. Как печальны были её глаза от холодности и отстранённости. И как крепко она сжимала младенца в объятиях, осыпая его горькими слезами.
Я блуждал по аллеям памяти, карабкаясь сквозь иллюзорную пелену, и глядел по сторонам в месте, где очнулся. Мираж и явь сменяли друг друга, словно подлинное бытие было так не важно в сравнении с вымыслом, или совсем не отличимо от него, отчего я не мог понять, где был, и куда должен двигаться, нащупывая путь вытянутыми руками, и аккуратно ступая вперёд.
Снова дверь, а за ней тот же юноша, страстно любивший читать и думать, последнее, к слову, сложно было объяснить. Особенно матери, что назойливо расспрашивала о каждом шаге, нервно потирая подол юбки. Как и полагалось, она растила его по своему образу и подобию. Хоть списывать было не с чего, старанию можно было только позавидовать.
Многие знания ему, как и многим детям простых рабочих, в бедной деревне, были недоступны и, изучая мир самостоятельно, тот решил писать. Помечать то, что замечал и о чём мечтал, свои мысли и чувства, детскую непокорность и юношеское несогласие, красоту окружавшей местности и своё представление о мире. Он крал книги, которые находил, и поначалу просто разглядывал их, накрывая пальцем выпуклые буквы на шершавой бумаге, а затем и читал некоторые фрагменты, которые получалось понять. Он видел сходство образов с картинок и тем, что рассказывали ему родители о незримых защитниках человечества и их семьи. Его не интересовал Бог как личность, но вот Божественное воплощение, некую душу, он видел в каждом предмете, явлении или человеке и стремился поделиться этим. Он подумал, что мог бы писать учебники о том, что знал, и зачитывать их детям и всем тем, кто изъявил бы желание. Мать его странную страсть не поняла, но неуверенно поддержала.
