У выхода часть земли была разлинована. Мне показалось, что деревянные балки обрисовывали площадь не больше полутора квадратных метров, расположенных вплотную друг к другу. Это вроде как новые квартиры для новых жильцов. Даже, наверное, коммуналки – тесновато. Правда, разве может на таком узком пространстве поместиться чья-то жизнь?
Я знаю, что у цыган принято строить огромные склепы и наполнять их убранством дома усопшего: обои клеить, золотом украшать, даже телевизор ставить. Вот это подход – как жил, так и будет жить после всех. Вообще у разных культур свои траурные обычаи. На Тибете родственников бальзамируют и оставляют в таком виде в своем доме, превращают комнату в алтарь. И, представьте – для этого тоже есть причины. Своеобразное такое продление жизни. Правда, когда я в 12 лет увидела Ленина в Мавзолее, это зрелище показалось мне крайне печальным, потому что это был не человек, совсем не вождь мирового пролетариата. Это была просто восковая кожа, почти обесцвеченная, голубоватого оттенка, на каркасе. Мне до сих пор кажется, что выбор нации хранить о нем память таким образом – издевательство, если не кощунство. Разве с таким потоком смотрящих возможен хотя бы какой-нибудь покой? В конце концов, Сталин тоже сначала был в Мавзолее, но потом его все-таки захоронили в кремлевской стене. Недавно, кстати, прочитала в новостях, что можно увековечить память о родственнике, сделав из него драгоценный камень. В прямом смысле. Прах обрабатывают по специальной методике, и получается камень. Правда, он всегда будет в синих тонах из-за бора, который невозможно отделить от углерода в костях. Но не такой уж сумасшедшей кажется идея материализовать генеалогическое древо с такими амулетами.
Вообще, единственная польза миру постфактум от меня была бы в виде органического удобрения. Это даже звучит красиво – ты ушел, но переродился в крепкое дерево. Потом от тебя пойдут побеги, листья, цветы и семена, как твои последователи, разнесутся ветром далеко-далеко. Может быть, на твоей ветви устроят качели для внуков, и ты будешь слышать их смех. А потом тебя срубят и сделают из ствола обеденный стол для семейных праздников, а на корневище построят беседку. И ты будешь здесь на 50 лет дольше, чем планировал.
Я перелезла через забор, встала ногами на землю. Оглянулась. На перекрестке рядом ждала зеленого сигнала светофора черная Toyota. Водитель, приоткрыв рот, таращился на меня и застрял на стоп-линии еще на три секунды. А я просто с непринужденным видом отряхнулась и пошла по своим делам.
Я привыкла, что в Петербурге нечего бояться, гуляя ночью, из-за того, что почти все время светло и рядом все равно есть люди. В маленьком городе выйти без компании туда, где половина улиц остается без фонарей, для меня было бы невозможно. А если и вышел, то передвигаться надо стаей – с подругами, а лучше с друзьями. Но друзья обычно хиленькие и на контрольный вопрос «а ты умеешь драться?» отвечают отрицательно. Это уверенности не вселяет.
Но везде есть городские сумасшедшие. Например, бабка на Чернышевской с явной деменцией и посаженным голосом. Она была для меня легендой, пока я сама ее не увидела. Она даже не говорит, а лает – нечленораздельной речью, конечно, как будто говорит о своем на своем же языке. Еще был потрясающий случай, когда я возвращалась из театра на каблуках, но все равно решила прогуляться по переулкам в центре. Иногда в них намного интереснее, чем на людных улицах. Конечно, туфли натерли мне ноги, и я искала место, чтобы просто налепить лейкопластырь. Ни парков, ни парадных со скамейками рядом не оказалось, а вот ступеней в цокольный этаж старых домов – через каждые десять метров. Только я устроилась и сняла обувь, как нужно было появиться пожилому джентльмену бомжеватого вида, выгуливающему на поводке собачонку, несомненно, царской породы. Когда он остановился рядом со мной и посмотрел сверху вниз, стало уже не по себе. Думала – может, хочет комплимент сделать. Обычно таким господам не терпится полюбезничать. Я уже приготовила дежурную улыбку, но он выдал то, чего я совсем не ожидала:
