Она бросает взгляд на часы. Пора выходить…
– Владимировна! Молоко-то, а? Утреннее, парное!
Анна кланяется в ответ, прикладывает палец к губам. Слышно, как шебуршит ветер в сухих листьях.
– Не, молчать нельзя, – говорит молочник. – Я так и молоко не продам, если молчком стоять. А ты почему ничего не покупаешь? Опять пост, что ли? Ваши посты церковные: сплошные убытки. Сергею хоть возьми, ему же в церкву не надо!
Она уходит. Голос за спиной всё тише.
Идёт мелкими старушечьими шажками, пришёптывает: «Господи, помилуй!»
В церкви сумрак. Шорохи, шелест. На скамьях вдоль стен несколько женщин молча ожидают начала службы. Мужчина в костюме быстрым шагом прошёл, приложился к иконам, поставил три толстых свечи, поклонился, так же быстро ушёл. Слышится перезвон, дьякон готовится кадить, сейчас выйдет. Молодая высокая девица в черном казённом фартуке ходит между подсвечниками, зажигает с вечера оставленные свечи. Зевает, крестит рот, поправляет съехавшую на глаза косынку. Собираются певчие. Юноша-чтец в центре храма разложил на аналое богослужебные книги, зажёг настольную лампу.
К группке исповедников направляется священник с Евангелием и медным крестом в руках.
Перешёптывания затихают.
– Согрешила многословием, осуждением, гордостью… – громко говорит старуха в наутюженной длинной юбке, волосы спрятаны под белой косынкой, на ногах носки толстые, шерстяные, и домашние тапочки с задниками, поверх тапочек блестящие калоши.
– Тугая на уши, себя не слышу, – поясняет старуха
Анна старается не вникать. Но услышанное о чужих грехах мешает. Мысли тут как тут.
Борьба с помыслами – дело трудное. Только зазеваешься, как дурную мысль и проворонишь.
Со священником Анна говорит о наболевшем.
– Муж на партийных должностях был. Дома шкаф – в книгах Ленина, Маркса. Не могу его уговорить выкинуть.
– Помолитесь усердно – Бог вразумит.
– Мне бы и от вас совета какого, батюшка.
– Старайтесь покрывать всё любовью. Со смирением подобает относиться к немощам ближних.
Идёт ставить свечи. Размышляет. Озадачена. Конкретно о книгах духовник так ничего и не сказал.
После службы Анна Владимировная дожидается приятельницу:
– Наталья Ивановна, вместе пойдём домой?
За церковной оградой, перекрестившись, идут под руку, не спеша. Людей мало. Колокола отзвонили. Тихо. Две нищенки у ворот. Проезжая часть дороги пока без машин. Дворники в оранжевых фартуках метут листья.
На пустых перекрёстках женщины смотрят на светофор.
– Наталья Ивановна, что-то вас давно не вижу на службах. Домой по вечерам мне одной несподручно возвращаться.
– Да я, Анна Владимировна, по работе загружена.
– Что, в школах и по вечерам уроки идут?
– Тетради проверять надо.
– Вы вот человек грамотный, с образованием. Вас мой муж уважает. Он вас послушает, Наталья Ивановна.
– О чем вы, Анна Владимировна?
– Просьба. Загляните в гости. Минут на десять. Что ж мы вместе из церквы ходим, а у меня ни разу не были. Чая попьём. Да заодно проблему одну поможете решить. У меня муж не хочет от Ленина-Маркса избавиться. А книжек этих – до потолка. За всю жизнь накопил. На Ильича молится. Над кроватью – Ленин со Сталиным в рамах позолоченных.
– А вы, Анна Владимировна, тоже раньше коммунисткой были, пока не уверовали?
– Упаси Бог! Мама нас в благочестии растила, по псалтыри азбуку учили, в церковь родители брали с собой.
– А как же вас угораздило за коммуниста выйти?
