– Что стало с Тэшем?
– Тронулся умом великий кудесник, одичал. Бегает, бедный безумец, по Угрицкому Морану, добрых людей пугает. Настигло-таки его возмездие за жадность – не выдюжил хребет груза познания, сломался с громким хрустом. А уж какова судьбина чада его и для чего оно было создано – этого уж никто не знает.
– Скажи, бабушка, разве Сунежа не отмщена? Разве то, во что превратился Тэш, не лучшее воздаяние ему за совершённое?
– Месть, девонька моя, за погубленную душу – не есть простое воздаяние погубителю. Чтобы душа моры успокоилась и растворилась в создателе своём, месть должна разгладить скомканную совершённым злом ткань бытия.
– Чего?
– Того! – раздражённо отмахнулась старуха. – И вообще, с чего ты решила, что отомстить требуется Тэшу?
– А кому же? – вот уж неожиданный вопрос.
– Может, Морану?
Я долго сидела с широко распахнутыми в ночь глазами, обдумывая услышанное. Паутина в углу больше не шевелилась, кошка мирно похрюкивала, пригревшись у моего тела…
– Бабушка! – позвала я.
В ответ раздался преувеличенно раскатистый храп.
* * *
Домой я думала вернуться поутру. Но пока жевала холодную куропатку с сухарём, пока готовила горячий взвар из сушёных трав и ягод, упал ненароком взгляд на пугавшую меня ввечеру паутину. Добыв в сенях тощий прутяной веник, скрутила её со стропил, оглянулась вокруг и… принялась за уборку. Отдраив избушку, почистила снежком шкуры, помогла Вежице устроить помойню, натаскав воды и жарко натопив лачугу, нарубила дров впрок, сбегала обобрать ближайшие силки… Потом, уже ввечеру, уселась чинить скрипучую лыжу.
А и не хотелось мне в Болонь. Здесь было уютнее. Теплее. Безмятежнее. Проще. Да и старухе надо помочь. На охоту что ли завтра сходить?
В общем, задержалась я в Моране. Не впервой, чай. Никто не хватится. Кому я нужна-то? Кто по мне затужит, хоть и вовсе я не возвращайся?..
Встретив меня с добытым зайцем у ступенек истопки, мора забрала тушку и принялась неторопливо разделывать её здесь же, на дровяном колуне.
– Поди в дом, – сказала она, сосредоточенно снимая шкурку. – Я наготовила тебе почитать.
На чисто выскобленном мною столе желтела стопка собранных в книгу страниц: «Сказ о полянах степных – дубрежах, уграх да поморанах, а тако же о полянах полуночных – сулемах, а тако же о горцах кочевых – полянах латыгорских Дестимидосом-путепроходцем составленный».
Дедушка научил меня ещё в детстве читать на полянском, Вежица – разбирать руны сили и витиеватую вязь просвещённого перемского народа, живущего далече на полдень и рождающего множество сочинений. Бывало, весьма полезных сочинений. Но чаще – предвзятых и недостоверных. Хотя Вежица считала, такие я тоже обязана знать. Их польза, говорила она, в обнажении сущности человеческой и нравов народов, населяющих мир за пределами безбрежных полей Суломани. Я с ней спорила: на что мне это знание? Пусть Заряна изучает те нравы и сущности. Ей быть большухой, ей дела править. А моё-то дело телячье. Но с морой спорить бесполезно. И я читала всё, что она мне подсовывала, внимала всему, что она по прочитанному растолковывала мне, глупыхе. Не скажу, что её настойчивость, её учение были мне в тягость – не ведала я наслаждения большего, чем, оставляя неласковую непогожесть судьбины своей, погружаться в сказания мудрецов и книгочеев под тихое потрескивание лучины, среди глухо ворочающегося за тонкими стенами холодной лачуги Морана…
