– И это будет последнее…
– Марки?
– Что ты сделаешь ими.
– Ах, ты чертенок. Я же говорил, что он нас слышит. Есть польза от моего прошлого. Как ты, братишка?
– Где мы?
– В какой-то сраной дыре со сраным механиком, который не хочет починить нашу машину.
– Что с ней?
– С машиной то? Ну она… в плачевном, мать его, состоянии.
– Почему?
– Потому что так физика устроена в нашем мире.
– Может уже нормально скажешь?
– Да в этих потемках ни черта не видно.
– Ты в кого-то въехал?
– Не в кого-то, а в сраного оленя. Я фигею с них, я думал это просто шутки, что их часто сбивают, а они реально прям под машину бросаются, суицидники чертовы.
– Олень?
– Ну да, олень, махина такая с рогами. Он нам весь перед разворотил.
– А со мной что?
– Я не врач, Марк… может ты после своей больничке такой хилый, а может ударился сильно. Это явно вопрос не ко мне. Сейчас врачи приедут и у них спросишь.
– Мы много проехали?
– Ну да, порядком, но я вот даже не знаю, насколько задержимся тут. Тачку нужно серьезно чинить, но ждать мы этого точно не будем, тем более с таким сраным механиком.
– Вызовешь новую?
– Ну да, не ждать же нам, пока эту починят. Подгонят новую и поедем дальше, подумаешь, не первый раз такая хрень. Ну ладно, Марки, я рад. Что ты пришел в себя, полежи тут чуток, я пойду все же решу проблему с ремонтом и тачку нам вызову, лады?
– Ага.
– Ну и топец!
Топец? Какого хрена это значит? Всегда бесили его идиотские словечки. Откуда он их только берет? Сколько его помню, всегда выдавал какую-то чушь. Постоянно, как ляпнет что-то и потом еще долго отходишь. Но стоит отметить, что меня это немного отвлекло от того, что у меня болит абсолютно все, даже моргать больно. Видимо, я и правда хорошенько влетел в торпеду. Вот только непонятно, почему до сих пор нет скорой помощи, почему они не вызвали ее сразу. Ведь прошло порядком времени, мы уже не посреди шоссе, а в каком-то автосервисе. А если машина и правда в нерабочем виде, то нас отбуксировали сюда. Ох, чертовы вопросы, от них только сильнее начинает болеть голова.
– Он вон там лежит. Он, кажется, сильно ударился, потому что дважды отключался.
Дважды? То есть я еще и какой-то раз не помню? Ох, все веселее и веселее.
– Здравствуйте.
– Вечер добрый, доктор.
– Как вы себя чувствуете.
– Ровно так же, как и выгляжу, очень и очень хреново.
– Ну еще бы… носилки несите сюда и капельницу.
– Еще бы? Вы о чем?
– Еще спрашиваете? Не шевелитесь. Подготовьте шприц и тест.
– А что такое? Вы его увезете? Зачем носилки?
– Вы смеетесь сейчас?
– Нет, нам ехать нужно.
– Ну если нужно, то можете ехать, но вот ваш друг далеко уехать не сможет.
– Почему?
– На грудь его смотрели?
– Будь он симпатичной девчонкой, то только бы туда и смотрел, а так зачем мне туда смотреть?
– Ну хотя бы потому что она у него вся в крови.
– Ну да, я тоже весь в крови, в машину олень влетел, всех нас своими мозгами обрызгал.
– Это его кровь.
– Чего?
– Того, он спереди сидел?
– Ну да, а что?
– А то, что в нем сейчас столько стекла, что впору вместо окна использовать. Чудо, что он от кровопотери еще не умер. Но если вам надо ехать, то, конечно же, задерживать не буду.
– Вы серьезно?
– Сами посмотрите.
– Твою ж!
Встревать в разговор уже нет сил, слова просто не выходят из меня. Самое странное то, что я совершенно не чувствую того, что во мне какое-то стекло и что я теряю кровь. У меня просто странная слабость по всему телу, будто я упал плашмя на бетонный мост. Слова врача и Кена слышны отчетливо, но будто кроме них ничего и не существует. Никаких других звуков, как в пустой комнате.
