Коврин взглянул на часы и понял, что ещё пара минут пребывания в этой замечательной компании, и он опоздает на встречу с дочерью Крюкина.
– О-о! Друзья, прошу прощения, мне пора. Важная встреча.
Только Коврин приподнялся со стула, Шутин ухватил его за карман брюк.
– Погоди, Лёх, скажи, ты согласен со мной?
– Определённо, в твоих рассуждениях есть рациональное зерно.
Шутин разочаровано махнул рукой, а Коврин, торопясь, насколько это было возможно на тяжёлых от пива ногах, двинулся к выходу.
Очутившись на свежем воздухе, Коврин ощутил головокружение, осознал, что он несколько пьян, отметил, что Шутин в этот раз был намного более убедителен и логичен, чем обычно, и пошёл к метро.
Выйдя из метро на станции «Арбатская», Коврин купил каких-то жёлтых цветов, выпил чашку сладкого кофе в попутной забегаловке, дабы взбодриться, и пошёл пешком к консерватории.
К памятнику Чайковскому Коврин прибыл несколько раньше назначенного срока, но долго ждать не пришлось. Не успел он докурить сигарету, как вдруг перед ним возникла маленькая, серая, курносая, очкастая девушка.
– Господин Коврин? – сухо и быстро спросила она.
– Да… Добрый день!
Коврин протянул цветы.
– Это лишнее, – девушка решительно, не терпящим возражений жестом, отмахнулась от цветов и протянула Коврину связку из дюжины общих тетрадей. – Вот, здесь всё, что у меня есть. Прощайте.
Пока Коврин только открывал рот, чтобы сказать что-то, девушка уже исчезла. Конечно, не так он представлял эту встречу. Он рассчитывал на долгий содержательный разговор, раскрывающий тайны жизни и смерти Крюкина. Что ж, остаётся надеяться, что в тетрадях, которые он получил, найдётся что-то стоящее. Вдруг на Коврина обрушилась такая невыносимая усталость, что он даже отказался от идеи провести некоторое время в уютном баре за пивом с сосисками, и отправился домой, достигнув которого, сразу же завалился спать.
* * *
Проснулся Коврин около двух часов ночи. Не имея других занятий, он решил ознакомиться с содержимым тетрадей, которые передала ему дочь Крюкиыа. Заварив кофе, он занёс на кухню связку тетрадей, впопыхах накануне брошенную в коридоре, водрузил её на стол и начал развязывать тонкую бечёвку. Укреплённые временем узлы никак не поддавались дрожащим от напряжения, – а впоследствии и от раздражения, – пальцам. Пришлось пережечь путы сигаретой. Тетради рассыпались по столу. Это были изделия ещё советского производства, девяноста шести листов, в клетку, с бордовыми либо зелёными обложками. Все они, с первой по двенадцатую, имели нумерацию. Мелкие тусклые циферки располагались в нижней части корешков. Коврин открыл первую тетрадь и пролистал. Все листы были испещрены мелкими, исполненными неизменно чёрной гелевой ручкой, буковками. Коврин подлил кофе, приготовил блокнот, чтобы вносить замечания, закурил и приступил к изучению содержимого тетради.
Заглавной строкой и единственной, которая была выведена крупными буквами, каждая из которых занимала отдельную клетку и была обведена ручкой несколько раз, значилось: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24:24)». Далее следовали многочисленные определения, цитаты, формулы, цифры, схемы, таблицы, графики, комментарии, а иногда попадались даже рисунки. Все эти данные находились в крайнем безурядье. Будто бы автор собирал всё, что под руку попадалось, и сваливал в кучу, предполагая разобрать позже, да руки так и не дошли. Коврину пришлось прикладывать максимум усилий, чтобы выуживать рациональные зёрна из этих информационных дебрей.
