– Что там?! – крикнул Найденов.
Я вышел на дорогу, показал зажигалку.
– Ты думаешь, она имеет какое-то отношение к убийству? – спросил Найденов.
– Там мог прятаться тот, кто остановил машину генерала.
Найденов посмотрел в сторону сосны, перевёл взгляд на место, где стояла машина заместителя командующего, что-то прикинул в уме. Вынул носовой платок, взял зажигалку, внимательно осмотрел её. Пальцем через платок нажал кнопку – пламя с лёгким шумом вырвалось из сопла.
– Дорогая, наверное, – заметил Найденов.
– Долларов тридцать, – предположил я.
Мы снова двинулись по обочине.
– Давай представим, как всё могло произойти, – предложил я. – Очевидно, что акция хорошо спланирована. В ней принимало участие как минимум трое.
– Почему трое? – удивился Найденов.
– Киллер – раз. Водитель – два.
– А может, киллер сам сидел за рулём?
– Киллер должен был думать не только о том, чтобы расстрелять генерала, но и о том, чтобы ни одна гильза не упала на дорогу. Он не мог быть ещё и водителем.
– Логично.
– Третий тот, кто остановил машину. Вопрос: как он это сделал?
– Имитировал поломку машины.
– Имитировал поломку машины… – повторил я, словно эхо. – Раннее утро… Едва рассвело… Машина генерала идет со скоростью 150 километров в час…
– Почему 150?
– Ну, 140. Ты видишь, как здесь носятся фуры? А чтобы на такой трассе ауди шла с меньшей скоростью, представить трудно. И вдруг он видит стоящую на дороге машину, голосующего водителя. Остановился бы он? Какой-нибудь капитан на жигулях остановился бы. Генерал на ауди – никогда. Кроме того, не забывай: если он действительно был завязан в криминальной схеме с алмазами, он обязан был быть подозрительным. Он проехал бы мимо.
– Но он остановился!
– В том-то и дело! – выдохнул я. – Что его могло остановить?
– А что, если он знал того, кто его остановил? – предположил подполковник.
Я хлопнул Найденова по плечу.
– Акимыч, ты определённо сегодня в ударе! Если его остановил человек, которого он хорошо знал, зажигалка наверняка его.
В Смоленск мы вернулись около шести вечера. Снова заехали к сестре Найденова. На этот раз сестра была дома. Она сварила картошку, нажарила котлет, выложила на блюдце маринованные грузди. Акимыч достал из холодильника бутылку водки. Всё было невероятно вкусно!
Поужинав, сытые и расслабленные, мы перешли в комнату, прихватив по рюмке коньяка.
– Как думаешь, сколько людей кормилось от этой криминальной схемы? – спросил я.
– Думаю, не много, – разумно рассудил подполковник. – Но это были очень важные люди.
– Командующий стратегической авиацией мог быть в деле?
– Несомненно!
– Министр обороны?
– Само собой.
– В таком случае, кто мог покуситься на их интересы?
Найденов посмотрел на меня.
– Насколько я понимаю, зажигалку не оформлять протоколом? – спросил он.
– И не отдавай военным следователям, – сказал я. – Сними только отпечатки.
Лето, увязшее в пчелиных сотах
Август выдался жарким. Казалось, землю подтащили к солнцу, и теперь не было спасения от этой космической жаровни. Даже ночью. Тонкая перкалевая простыня грела как одеяло, а вентилятор гонял тёплый воздух, создавая слабую иллюзию прохлады. Движения стали заторможенными, мысли – ленивыми. Хотелось к морю.
В эти дни я часто вспоминал моих новых знакомых, Ивана и Марту, представлял их у реки и ужасно завидовал им. Мысленно следовал за ними в тени кустарников, бродил босиком по траве, подолгу не вылезал из реки… В такую жару Марта, должно быть, в широкополой шляпе сидит у мольберта. Интересно, что она рисует? Наверное, что-то очень конкретное: узор на спине жука, ажурные наличники на старом доме, прожилки на лопухах… Насколько я успел понять, у неё очень конкретный взгляд на окружающий мир. Я ещё раз пожалел, что совершенно не умею рисовать. Но если бы умел, непременно попытался бы нарисовать август. Я не представлял, как это можно сделать. Ведь ни серебристое облако из крылышек стрекозы, зависшей над тёплой водой, ни разомлевший от жары подорожник, ни расплавленный горизонт – ничто не в состоянии передать то смиренное блаженство, в которое словно в тигле переплавляются зной и тайная радость от ощущения, что тебя пронзают солнечные мечи. Нужно быть достаточно сумасшедшим, чтобы изобразить то, что можно только ощутить.
