Мой друг Казанова - страница 4

– Ах, Арсений, вечно ты…, – с досадой отмахивается мать и начинает сосредоточенно обрабатывать ногти пилочкой.

Повисает тишина, в которой слышно только, как пилка движется вперед-назад вдоль ногтя. С улицы доносится мужской разговор: обсуждают последний футбольный матч. Неожиданно молчание прерывается.

– Сынок, мы с отцом недавно размышляли на одну деликатную тему…

– Вы хотите подарить мне братика?

Мать измеряет сына уничтожающим взглядом и продолжает:

– Мы хотели бы познакомить тебя кое с кем.

Сын мгновение смотрит на нее, после чего восклицает:

– Я понял! Это намёк на женитьбу!

– Не совсем так, милый. Ты не можешь жениться, пока у тебя нет работы. Но ты мог бы встречаться с кем-нибудь. То есть не с кем-нибудь, а с кем-то из хорошей, приятной семьи, как, например, семья Добровых.

– А, эта семейка… У них толстая дочка и маленький шпиц.

– Во-первых, шпица у них нет уже три года, вместо него они купили боксера. И дочка их уже не толстая, а вполне худенькая,…

– …как башни Кремля…,

– …недавно она покрасила волосы в рыжий цвет и, кажется, собирается принять участие в конкурсе красоты.

– Неужели вы готовы отдать меня за манекенщицу? Фу!

– Дело не в том, кем она будет. Если она будет успешной манекенщицей, а ты – её мужем, то у нас будет достаток, и твоя мамочка будет жить пусть не в особняке, но, по крайней мере, в приличной квартире и смотреть из окон на какой-нибудь сад или храм. Подумай о том, сынок, что за пятнадцать лет твоей мамочке надоело глядеть на детскую площадку и игроков в домино. Я удивляюсь, почему у меня так и не развился какой-нибудь невроз.

– Мама, мне не нравится семья Добровых. У отца бегающие глазки, мамаша похожа на полкового гренадера, когда они идут рядом, ни дать, ни взять, генеральша на прогулке.

– Ты ничего не понимаешь, Арсений, – ответствует мать. – Валентина Сергеевна – несчастная женщина, такая же, как я. Я живу со средневековым фанатиком, она – со слабовольным, неуверенным в себе человеком. Слава богу, наш папа хотя бы имеет характер, не то что её муж.

Она ненадолго умолкает, по-видимому, переживая за судьбу Валентины Сергеевны.

– Понимаешь, Арсений, – продолжает она, – твой отец был великолепным человеком. Если бы не его природное упрямство, с каким он отказывался лечить воспаление легких, подхваченное после смерти Тарковского, я бы не стала вдовой, и мне не пришлось бы во второй раз выходить замуж. А твой отчим – идеалист, он с двадцати пяти лет сидит в библиотеках, надеясь совершить какое-нибудь научное открытие. Я верила вместе с ним, но чем больше проходило времени, тем яснее я понимала, что он никогда ничего не откроет. Ты себе и представить не можешь, сынок, как это ужасно: разочароваться в близком тебе человеке.

– Почему же ты не развелась, мама?

– Потому что я считаю, что люблю его. А потом он был готов на всё ради тебя, поскольку принял тебя как своего сына. – Она помолчала. – По правде говоря, я даже думаю, женись он на мне и не будь у меня к этому времени тебя, я бы вообще могла остаться бездетной. Не хмыкай, Арсений, твой отчим нормальный мужчина, просто он увлечён… историей.

– Бедная мамочка, муж в библиотеке, сын на квартире, а у тебя только журналы и двор за окном. Придётся идти в «Коммерсантъ».

– Ты собираешься стать журналистом? – удивлённо спрашивает мать, плавно массируя кожу лица.

– Журналистом, плюс давать уроки, потом, может, вернусь к своему профессору.