Староста кладёт мне на стол журнал посещаемости.
Вздрагиваю, увидев надпись.
— Как первый курс?! У меня же третий сейчас.
— Здравствуйте, Жанна Кирилловна. А вы не в курсе? Тадеуш заболел, и мы к вам.
Проверяю расписание.
Веду пальцем по распечатке, но совершенно не понимаю, что в ней написано.
— А третий курс?
— А третий курс пошёл на физру. Они потом к вам придут.
— Я должна разобраться! Что за непонятные замены без моего согласия?
Раньше я бы даже не заметила. Просто провела бы пару, и всё. Но это группа Волкова, и меньше всего на свете я сейчас хочу видеть его бл*дскую рожу. Пошёл он к чёрту, идиот малолетний.
Вылетаю в коридор и обнаруживаю, что тот, о ком я только что думала, не торопится в аудиторию. Он по-прежнему стоит со своей юной потаскухой.
И, громко стуча каблуками, я пролетаю мимо них.
Он даже не здоровается. А ведь пара уже началась. Ну, раз человеку мои занятия не нужны, значит он получит соответствующую своей работе оценку.
— Волков — неуд! Можете не заходить в аудиторию, нет необходимости, — бросаю в сторону и, не глядя на сладкую парочку, молнией лечу в деканат.
В коридорах университета пусто. И в эту минуту я так одинока, что хочу умереть.
11. Глава 10
Первое время я думала, что он притворяется. Специально попадается мне на глаза, раз уж я ему отказала. Пробуждает во мне эмоции, пытаясь вызвать ревность. Но потом поняла, что он просто встречается с ней и ему нет никакого дела до моих эмоций.
Он ходит с ней за руку. Он провожает её, возит на своей машине. А на моих парах смотрит только в мольберт. Значит, интерес пропал.
Сейчас у меня в аудитории второкурсники, и я, читая теоретическую часть, совершенно случайно подхожу к окну, продолжая рассказывать:
— Своё название станковая живопись получила от слова «станок», под которым подразумевается мольберт. Истинные художники, привыкшие писать всегда и везде, практически никогда не расстаются с этим…
Отодвигаю тюль.
За моим окном расположена студенческая аллея, и под деревьями в ряд стоят лавочки. На одной из них сидит Волков со своей девушкой.
Я тут же теряю мысль. Замираю, глядя на то, как он прислоняется к ней, как смеётся, как обнимает её за плечи. Разве это может быть для меня? Откуда он мог знать, что я увижу его из окна своей аудитории?
Ему девятнадцать — самое время сидеть на лавках и целоваться до заката.
— Жанна Кирилловна, с вами всё в порядке?
Чувствую, как само собой ускоряется сердце. Видимо, я отвечаю не сразу. Потому что студенты окликают меня ещё раз. Поворачиваюсь к окну спиной.
Надо попить седативные средства. Сделать какие-то процедуры. Это ненормально. Надо лечиться.
— Простите меня. Задумалась. Да. На чём я остановилась? — смотрю на студентов, стараюсь улыбаться. — Установив холст на мольберт, художник имеет возможность писать интересный ему сюжет без искажений, как это бывает, если рисовать сидя за столом, и время от времени отходить подальше от работы, чтобы оценить на расстоянии.
Втянув воздух носом, подхожу к столу и начинаю рыться в своих планах. Волков не хороший человек. Он плохой мальчишка. Хороший человек не пристаёт к замужней женщине, чтобы тут же переключиться на молодую. Разве я могу что-то испытывать к плохому человеку? Конечно нет, я же не дура.
Поэтому это всё мне кажется.
— Так, давайте приступим к теме нашего урока.
С тех пор как я ему отказала, он в прямом смысле ни разу на меня не взглянул. Вообще ни разу. Разве так бывает? Совершенно точно — нет. Если человеку кто-то так запал в душу, как он разрисовал: мол, увидел меня первого сентября и с ума сошёл от влечения — разве может он так легко таскаться с другой? Спать с ней, целоваться. А вдруг не спал?
