И как они ему идут… И рубашка, и «Рендж Ровер». Очень ему подходят. И сигарета тоже, которую он мнет пальцами левой руки. Во всем проявляется присущая Ване мужская энергетика. Густая и концентрированная.
Нет. Я всего этого не забыла.
Но… Не хотела вспоминать.
Когда расстаешься с любимым человеком, у тебя находится слишком много ненужного: информации, фактов, ассоциаций – его любимый цвет, что он обычно ест на завтрак, как он целуется… Как он пахнет…
Боже. Как он пахнет!..
Взгляд непроизвольно скользит в сторону обтянутого черной тканью плеча и заляпанных строгих брюк. Последнее видится мне особенно милым, оттого и одновременно раздражающим. Никогда не считала неряшливость чем-то хорошим.
Внутри меня загораются красные огни. Сирена заходится воем.
Я не хочу.
Не хочу снова ничего к нему испытывать.
То, как этот мужлан только что меня облапал, пока я сидела на капоте и от неожиданности молча хлопала ресницами, – было просто невыносимо. Ужасающе… И… это вряд ли похоже на осмотр поврежденной конечности.
Ну нет.
Наша песня хороша, начинай сначала.
Этот спектакль вновь о том, что Иван Соболев вертел на одном месте все обстоятельства этого мира. Ему по барабану.
Ваня – как блестящая, стремительная, свистящая пуля – не видит никаких препятствий. С напором десантника идет на таран.
Хочет – трогает, гладит, мучает. И смотрит-смотрит-смотрит.
А захотел бы – трахнул прямо у прораба перед носом. И никто бы его не остановил. А главное, не уверена, что я сама была бы против.
Хороша дизайнер в «Формуле строительства». Ничего не скажешь!
Я вроде бы повзрослела. У меня появилась дочь, ответственность за сестру, серьезная работа. Только вот сейчас чувствую себя все той же дурочкой, которую раздели, зацеловали и облапали на жарком пляже в Турции.
Ничего не поменялось.
Мы – такие же…
Все тело дрожит от злости. Это реакция на собственную слабость. А вот Соболев серьезен и спокоен как никогда. Отодвигаюсь как можно дальше и отворачиваюсь, вспоминая знакомые улицы.
Правда, город будто стал меньше. Улицы – уже, проспекты – короче, высотки – ниже. Наверное, после Москвы так кажется. Привыкла.
Человек в итоге ко всему привыкает.
Улыбаюсь, вспоминая, как Ваня отзывается о нас, жителях столицы. Такой смешной, когда сердится.
Потом хмурюсь так, что брови неприятно сводит. Что я делаю? Снова думаю о нем?..
Расправляю плечи. Подобно центрифуге гоняю в голове только одну мысль.
Он. Меня. Обидел.
Сильно.
Не любил меня. И никогда бы не полюбил.
«Буду любить», – говорил Ваня, зная, что этому не суждено никогда сбыться. Увы, он однолюб…
Да, я скрыла нашу Элли. Нашу Алису. Девочку, которую рожала десять часов. В муках и слезах. Одна.
Да, я сбежала.
Соболев все это заслужил своим враньем. Заслужил.
Но…
Лишь иногда моя уверенность становится хлипкой и размазанной. Снова беседы с Яной Альбертовной вспоминаю.
Почему он тогда так страдал?
Пил? Сходил с ума? Много дрался на ринге и вне его?
Он с мамой практически не общается сейчас. Ее тогда чуть с должности мэра не сняли. Так громко шумел Ваня по ночам, что это и в Москве услышали.
В него будто бес вселился.
Или… я?
– Ну что ты ревешь? – прерывает он молчание первым. Улыбается по-доброму. – Хочешь, фотку Полкана покажу?
– Фотку? Ириски? – обернувшись, упрямо переспрашиваю.
– Полкана, – скалится, поправляя, но из внутреннего кармана все равно достает телефон.
Снимает блокировку и протягивает мне. Забираю так, чтобы не задеть его пальцы. Зачем нам лишние проблемы? Это бы разгрести.
