Вот только для этого он должен узнать правду, хотя из-за этой жестокой правды я маму предаю.
И я тоже должна выяснить все, чтобы попытаться довериться ему, и ребенка своего доверить.
- Нет, Влад, ты меня выслушаешь! – прошептала, и потянула на кровать. – Ты так легко определяешь, когда я вру, и сейчас не будет ни слова лжи. Клянусь! Пока ты меня не выслушаешь, ты никуда не уйдешь!
ВЛАД
Веру я люблю, но счастливой ее делать не хочу. Отец как-то сказал мне, что значит, это не любовь, но это она – паскудная сука. Уничтожать Веру тоже не тянет, а тянет… иметь ее, подчинить, напиться-надышаться ею, и отпустить потом.
Когда самого отпустит, если этот день вообще настанет.
- Послушай меня, просто послушай, - прошептала, как безумная. Да она и есть безумная – взгляд такой же, как у матери, от того и тяжело смотреть на Веру. А она ногтями впилась в шею, и я руки ее сбросил – совсем сбрендила.
- Что насчет Ники? Что? Говори, твою мать, я слушаю. Но прежде чем снова сказочки рассказывать вспомни, на каком мы этаже, - терпение я потерял, и говорю сейчас именно то, что чувствую, и отнюдь не шучу. – Соврешь – в окно вылетишь.
Вера – патологическая лгунья. И даже хочется, чтобы продолжила врать, чтобы дала мне повод слово сдержать. А я потом, следом, и все закончится, наконец.
- Это и правда был несчастный случай, - зачастила она, а я усмехнулся – снова за старое. – Я…
- Окно сама откроешь?
- Да дай же ты мне договорить! – повалила меня на кровать, и на меня села, и ни капли страха, что я сделаю то, чем грозил. А я ведь не врал. Или Вера знает обо мне то, чего я сам не знаю? – Я Нику уговорила пойти на конюшню, одной страшно было до жути. Ты ведь знаешь страшилки, которые об этом месте рассказывали? Женщина в белом.
- Женщина в белом, - эхом повторил я. – И это она во всем виновата, так? Персонаж городской легенды, так, Вера?
Ее в психушку надо бы сдать. Говорит бредовые фразы, но самое главное – то, что я увидел за время проведенное с ней: то трясет Веру, то несет, то любит, то ненавидит. Больная и бедовая. На грани, или уже за гранью, и спасения нет – сломана она, и не склеить.
- Мы пошли. Вероника сказала мне, что мама запретила из дома выходить. Она редко ее отпускала, боялась за нее…
- Контролировала и подавляла, - перебил. – Называй вещи своими именами. И тебя мать к Нике подпускала лишь потому, что ты никак не могла на сестру повлиять: нищая девчонка, да еще и младше. Угрозы никакой. С другими девочками Нике общаться было запрещено, они ведь могли объяснить сестре, что то, что происходит – ненормально. Что нормальные мамы не так со своими детьми обращаются.
Я долго не мог этого понять: почему именно Вера была вхожа в наш дом? Дочь шлюхи и наркоманки, одетая в тряпье. А потом дошло: чтобы сестра не взбрыкнула от того, что подруг нет, вот мать и выбрала для нее самый безопасный вариант – девочку, для которой любой кошмар является нормой. И совсем недавно я осознал то, что должен был давно понять: я считал, что мать всем сердцем сестру любила, но… нет.
Ника была ее игрушкой, послушной куклой. Такой и должна была оставаться – марионеточной девочкой. Таких лелеют, контролируют, балуют, но не любят.
- Мы шаги услышали тогда. Я сначала подумала, что мальчишки пришли, или бомжи, а потом голос услышали. Мама… это она была, домой пораньше вернулась, и увидела, что Ники нет. А потом заметила нас, как мы шли к конюшне этой проклятой.
