Портить не позволю никому, даже отцу голову откручу, если влезть вздумает. Но лучше бы без этого, отец все же.
- Признавайся, девчонок туда водил, - рассмеялась она, и забрала из моих рук чемодан, набитый детским хламом.
Этих непонятных присыпок, салфеток, погремушек и прочей дряни у Веры больше, чем ее собственных вещей. И таскает за собой повсюду этот чемодан мне в укор, да еще и о дочери своей все время порывается рассказывать.
Какая она замечательная.
И что она каждый день растет, меняется, а она, Вера, безвозвратно это время упускает.
И какие у нее пальчики, у Полины этой… будто мне интересен чужой ребенок.
Ребенок, о котором хочется забыть, и которого лучше бы не было. Ребенок, который забирает у меня Веру даже сейчас, когда я рядом с ней, и больше никого.
- Влад? Ау, прием, планета Земля вызывает, - обняла со спины, и прижалась ко мне доверчиво. – Так что? Квартира та, в которой я неделю провела – ты в нее других водил, да?
- Было дело.
- Было, и прошло. Изменишь мне, предашь, - ее пальцы сжимают мою майку, а такое чувство, что горло, - и я уйду навсегда. Терпеть и глотать не стану, ты только мой теперь. Свободы больше нет, милый, ни для тебя, ни для меня.
- Страшноватые слова для любого мужчины, - рассмеялся, и повернулся, чтобы обнять эту ревнивицу, но как на нож напоролся на ее серьезный взгляд. – Я понял, что ты не шутила. И никогда я тебя не предам, урок усвоен. От тебя же мне нужно… сама знаешь что.
- Я больше не буду врать, - Вера серьезна, даже излишне, но меня это радует.
Обещанию я верю. Вере верю, надо же, до чего докатился, но эта неделя, вместе проведенная, будто пелену безумия с нас обоих сняла. Вера стала спокойной, и безумную напоминает лишь в те моменты, когда из ванной выходит, где, я знаю, она плачет. Тихо плачет, чтобы я не видел.
Дочь вспоминает, боится. И потом снова и снова вытрясает из меня клятвы, что скоро я верну ей Полину, и я обещаю, чтобы не плакала больше. Скоро слез станет меньше, время лечит. А при наличии денег оно лечит еще эффективнее, и я найду способ заменить воспоминания о дочери, вытеснить их. Пока же придется терпеть – и мне, и ей.
- Сдохнуть за тебя готов, - сжал Веру крепче, а она смеется, серьезность растеряв.
- Гарай, ты чертовски романтичен. Нет бы просто сказать о любви, но тебе бы все сдохнуть самому, или меня убить. Не надоело?
- Вот такой я г*ндон, Вера. Смирись.
- Не ругайся, - фыркнула, из моих объятий выскользнула, и нож в спину воткнула, ведьма чертова: - Я хочу маму навестить. Могилу ее. Не сейчас, но как только Поля ко мне вернется – тогда…
- Нет, - отрезал, и в ванную пошел.
Вера, разумеется, следом побежала. Конечно, нужно же вынести мой мозг, куда без этого?
- Как это «нет»? Влад, черт, я понимаю все, и ненависть твою понимаю, но я должна навестить ее. И, кроме того, - она замялась, стоит, уперевшись спиной в душевую кабину, и сверлит меня взглядом, который я в зеркале вижу, - год прошел, и я как представлю, что на могиле ее сорняки растут… не дело это, нельзя так.
- Скоро зима, снег выпадет, и сорняки подохнут. Также, как и она, - сказал, но Вера снова рот приоткрыла, спорщица хренова. – Разговор окончен.
Если Вера думала, что правда эта гребаная, или ее робкие фразы, что мать не виновата мою ненависть потушат – она чертовски неправа была. Катастрофически, я бы сказал. И не за сестру я злюсь, может, мать и не хотела Нику убивать, а просто крыша съехала. Не за то, что отравой пичкала.
