Моя невеста из Сан-Диего - страница 12

– Шевелись! – скомандовала Рейчел, голос дрожал от напряжения. – Подвал, вода, еда, туалет. У нас минут пятнадцать, Фибс, не тормози!

Они рванули, двигаясь на автомате. Мешок у подвала был сухим, но они затолкали под него тряпки, укрепляя баррикаду. Съели по батончику, запивая водой, которая казалась безвкусной от страха. Сбегали в туалет, каждый шаг отдавался эхом в пустом доме. Радио трещало, выдавая обрывки: «…укрытие… вторая волна…». Телефон Рейчел показывал 25% заряда, сигнала не было. Она смотрела на «Максим печатает…», сердце сжималось. Она хотела написать ему, сказать, что жива, что думает о нём, что шторм не сломает её. Она хотела сделать шаг – не просто переписка, а что-то большее, что пугало её сильнее бури.

Порыв ветра вернулся, резкий, злой. Гул накатил, дождь хлестал по ставням, как кулаки. Вторая стена шторма ударила, слабее первой, но достаточно, чтобы дом скрипел, а ставни дрожали. Что-то на крыше треснуло, звук, как выстрел, заставил Фиби вздрогнуть. Подвал забулькал громче – вода искала путь внутрь.

– Рэйч, я не могу! – Фиби шептала молитву, голос дрожал, но в нём была решимость. – Господи, дай нам выбраться…

– Дурочка, – Рейчел попыталась улыбнуться, но губы дрожали. – Молись, если помогает. Но мы справимся. Я должна. Ради него. Ради нас. – Она сжала телефон, «Максим печатает…» стало её мантрой, её обещанием. Она переживёт шторм, напишет ему, скажет, что он значит для неё. Она сделает шаг, даже если это пугало больше, чем буря.

Страх отступал, сменяясь усталостью и упрямством. Они пережили первую половину, вместе, плечом к плечу. Дом держался, несмотря на скрипы. Фиби, чья небрежная грация теперь была пронизана стальной решимостью, шептала молитвы, но её рука в руке Рейчел была твёрдой. Рейчел прижала телефон к груди, представляя Максима, его слова, которые не дошли. Она выживет – ради Фиби, ради себя, ради того, чтобы написать ему, чтобы их переписка стала чем-то большим. Это была её гавань в хаосе. Она сжала руку Фиби, чувствуя, как их пальцы сплетаются, как два троса, и ждала конца шторма, который был близко, но всё ещё казался недостижимым.

Ранняя осень в Москве – пьяный карнавал, где листья на Варшавке вспыхивают алыми, золотыми и оранжевыми красками, будто природа закатила прощальную вечеринку перед зимним похмельем. Ветер, мягкий, но с намёком на холод, гонял листву по тротуарам спальных районов, а дождь стучал по крышам, превращая асфальт в зеркало, где отражались огни машин и тоска прохожих. Максим любил это время – тёплое, но не обжигающее, когда город окутывался буйством красок, а воздух пах мокрой землёй и свободой. Но в своей квартире он был отрезан от этого праздника природы. Москва стала серой рамкой к его личной катастрофе.

Квартира – современная коробка в панельном доме, где ещё пахло свежим бетоном и дешёвой краской. Стены, покрытые светлыми обоями с ненавязчивым геометрическим узором, уже начали собирать первые трещины – знак, что дом «садится». В гостиной – угловой диван из IKEA, серый, с парой пятен от кофе, и стеклянный журнальный столик, заваленный пачкой Marlboro (Максим курил редко, но стресс брал своё) и бутылкой Red Label, из которой он отхлебнул два глотка, надеясь заглушить тревогу, но получив лишь кислое жжение в горле. Пепельница, полная окурков, соседствовала с недопитым стаканом чая, покрытым плёнкой, и бутербродом, превратившимся в окаменелость. На стене – плоский телевизор, гудящий, как перегретый ноутбук, транслировал CNN и BBC с кадрами агонии Сан-Диего: затопленные улицы, яхты, выброшенные на берег, как сломанные игрушки, люди, бредущие по пояс в воде с чемоданами, словно массовка в фильме-катастрофе. Ноутбук на коленях – его второй экран, портал в преисподнюю, где чат с Рейчел застыл, как зависшее видео. Сообщения уходили в пустоту, помеченные серым значком часов в Facebook, насмехаясь над его беспомощностью. «Отправлено. Не доставлено.» Эти слова были его личным чистилищем.