Вятка была эвакопунктом, куда вывозили из блокадного Ленинграда тысячи людей. Там была картошка, и молоко, и масло. Все это продавалось на рынке.
Когда мой прадед шёл по улице – высокий, красивый, в новой офицерской шинели, – все оборачивались. Он широко шагал по мощёным мостовым старого купеческого города, а за ним семенила маленькая 14-летняя девочка (моя бабка), которая несла на руках годовалого мальчонку, закутанного в бешмет, и тащила на плечах огромный вещмешок. Рядом, как тень, шла его жена и несла чемодан с вещами на рынок для обмена на продукты.
Розовощёкие торговки из ближних сел стыдили прадеда: вот, мол, какой – девчёнок да баб тяжести заставляет таскать, а сам как фон-барон здесь ходит, в то время как все мужики на фронте кровь проливают. Виктор Николаевич (папа Витя) бледнел и начинал играть желваками (эту привычку унаследовал и мой отец, и я тоже).
У него отнялись руки, и, несмотря на широкий шаг, и одеваться и раздеваться он самостоятельно не мог. Широкие плечи и офицерская шинель скрывали его инвалидность. А сам себя он инвалидом не признавал никогда и через одиннадцать лет упорными тренировками вернул себе руки.
Как-то на вокзале Вятки он с дочерью подвергся нападению шпаны. Они встали спиной к спине, положив между собой на землю вещмешок с картошкой и хлебом, и отбивались от местной банды. Ксеня дралась как чёрт, защищая отца, а прадед бил ногами и головой. Кто-то вытащил финку и ткнул ему в живот. Если бы не подошёл поезд с фронтовиками, которые разогнали урок, меня могло бы и не быть на свете. Продукты, правда, сохранить не удалось.
1968
Валерка, младший сын моего прадеда, пошёл в отца. Дядя Вяча, бабушка Ксеня, мой отец пошли в мою прабабку. Тонкокостные, черноволосые с иссиня-белой кожей, под которой голубыми жилками билась жизнь… Валерка был похож на отца. Светлые вьющиеся волосы, тепло-розовая кожа, небесно-голубые глаза, улыбка. Маленьким он был очень симпатичным, потому и выжил в тяжелые военные годы.
Он так умильно смотрел на торговок, что ни одна не могла устоять, каждая давала кусочек масла или ложку молока. Когда в 1943 году ему впервые дали кусочек белого хлеба, он плакал и отказывался его есть. Он не верил, что это хлеб. Хлеб, по его мнению, должен был быть чернильного цвета и пахнуть дёгтем. Его вместе с сестрой и матерью вывезли из Ленинграда по Дороге жизни, по льду – всю дорогу он молчал.
Во время блокады его «спас» товарищ Ворошилов. Бабушка Ксеня в школе выполнила норму Ворошиловского стрелка, из мелкашки она стреляла ворон (голубей уже давно всех съели). Затем ворон варили вместе с перьями, ощипывали, цедили бульон. Мясо ели, бульон пили. Сладковатый, вонючий и приторный бульон из мяса «летающей свиньи». За тот бульон, которым бабушка его кормила, за то, что она отдавала свою пайку, за всю заботу, которой она его окружила, Валерка всю жизнь называл её мама Ляля. У него было две мамы.
Он вырос хулиганистым парнем, гонял на мотоцикле, дрался, курил. Прибивал на каблуки сапог подковы и, разгоняясь на мотоцикле, чиркал по мощеной мостовой ногой. Рой искр и скрежет. Хулиган и обормот… Технику любил беззаветно – машины, мотоциклы…
В 1968 году взбунтовалась Чехословакия. Его отправили в Брно, чешскую глухомань, усмирять зарвавшихся братьев-славян. Он нёсся на мотоцикле по улицам этого городишка в форме советского мотострелка. За ним ехал его ведомый, чернявый парень из Харькова. Заботливые чешские повстанцы натянули стальную проволоку на уровне шеи. Наверно, хотели побороться с красным тоталитаризмом. Но Валерка был опытным мотоциклистом, он разглядел опасность и вовремя свернул левее на тротуар. Дёрнул руль правее… Тут, видимо, вмешалась судьба, т. к. он увидел перед собой тётку в жёлтом пальто, которая держала за руку девочку в таком же пальтишке. Всё это похоже на мелодраму, но факты вещь упрямая. Валерий Викторович Николаев свернул левее и на скорости влетел в подъезд дома в городе Брно. Погиб на месте.
