Алексеев долго щупал землю или воронку, вырытую ядром, чистил шар снятой рукавицей и, наконец, возвращался на исходную позицию. Меня всегда удивляло, что он тащил ядро через все поле назад, а не бросал его оттуда еще раз.
– Юрик, сколько? – деловито осведомился Пахом. Алексеев даже не посмотрел в его сторону, расставил ноги, потоптался, как бы врываясь в вытоптанный пятачок, и снова закрутил молот над головой.
– Меньше пятидесяти, – сочувственно перевел Мухомеджан.
– Ну что, Вовец? – поинтересовался Монгол. – Твой отец Лёхе врезал? Ребята отвели глаза от поля и уставились на меня.
– Нет, – разочаровал я их, – не врезал.
– Почему?
– Откуда я знаю? Отец с ним целый час о чем-то говорил, а дверь была закрыта.
– А откуда ж ты знаешь, что не врезал? – с надеждой спросил Изя Каплунский. Я пожал плачами:
– Если бы он его ударил, Леха визжал бы как резанный, а он молчал. Да и отец никогда не дерется.
– Вовец, а почему Леха тебя не любит? Вроде дядька, заступаться должен, а ты сам его боишься.
– Не знаю. Он себя считает сиротой, а я при отце и матери. Злится. Только у нас дома отец никого не выделяет. С Олькой нам покупают все поровну, ей даже больше, чтобы разговоров не было. А Леха сам себя в несчастные записал. Ему неловко вроде сидеть на отцовой шее, а сам получает мало. И злится. Со шпаной связался.
– А зачем ему получать много? Он на кондитерской фабрике работает. Конфеты, пряники. Ешь, не хочу! – Изя мечтательно завел глаза.
– Нас бы туда! – согласился Вовка Мотя. Все засмеялись.
– От Лехи всегда кондитерской фабрикой пахнет, – сказал Григорян.
– Эссенцией от него всегда пахнет, – усмехнулся я. – Фруктовая эссенция, которую добавляют в конфеты, на спирту. Мужики там ее пьют вместо водки.
– То-то Лёха все время пьяный ходит, – сообразил Витька Мотя.
– Так за что его забрали в милицию? – спросил Самуил.
– Не знаю. Бабушка не говорит, а мать сказала, что это не моего ума дело.
– Не знаю, не знаю! – передразнил Пахом. – Что ты вообще знаешь? Мать говорит, что они ограбили квартиру.
– Не квартиру, а магазин, – поправил Ванька Коза. – А Леха на шухере стоял.
Витька Мотя присвистнул. Мы выжидательно смотрели на Ваньку. Ванька было замолчал, чуть поколебался и выложил все, что знал:
– Магазин брали монастырские, с которыми водится Леха. Леху поставили на шухер. Только какой Леха вор? Обыкновенный приблатненный. Стоял, а коленки, видно, тряслись. Увидел лягавого – в штаны наложил и драпанул с перепугу. Тот его и сцапал. Конечно, подняли тревогу. Всех и взяли. Китаец ушел вроде, но через день его тоже взяли на малине.
– Не драпани Леха, лягаш прошел бы мимо – и магазину хана, – заключил Иван.
Пока мы молча переваривали Ванькин рассказ, Алексеев успел снова метнуть свой молот и ощупывал воронку на другом конце. Монгол вынул изо рта сухую былинку, которую лениво перетирал зубами, и вдруг спросил:
– Коза, а откуда тебе все это известно?
Иван приподнялся на локтях, внимательно посмотрел на Монгола и с усмешкой ответил:
– Сорока на хвосте принесла.
– Смотри, Коза, доиграешься. Забуришь как Леха. Курские-то почище монастырских будут.
Ванька презрительно циркнул слюной через зубы и ничего не ответил.
Ванька последнее время водился с нами редко, все больше бегал на Курскую, где жила отъявленная шпана. Не раз он приносил домой ворованные тряпки, а мать молча прятала, невольно поощряя его. Старшая сестра, Нинка, девка красивая и развязная, когда Ванька показал ей маленькие золотые сережки, спросила:
