Тогда попало под горячую руку от матери Ваньке Пахому. Она отодрала его ремнем, приговаривая:
– Не ходи в лес, не ходи!
Мы потом спросили, заступаясь за Ваньку:
– Тетя Клава, за что вы его били, он ведь в лес не ходил.
– Знаю, что не ходил, – согласилась тетя Клава, – Только теперь уж точно не пойдет.
– Галкина хоронили в закрытом гробу. Толю несли в открытом. Но какое это имело значение! Обоих не было в живых.
После этого случая в лес ходить долго никто не решался. Потом у ребят с других улиц появился порох причудливой формы: в виде желтых цилиндриков; мелкий, черными кристалликами, и в виде палочек. Мы выменивали порох на биты, покупали на выигранные пятаки. Порох вспыхивал от спички и моментально сгорал, хорошо стрелял, если его положить на железку или гладкий камень и ударить молотком или другим тяжелым предметом…
Пойти в лес предложил Монгол.
– Там этого пороху навалом! – сказал Монгол.
– А если подорвемся? – сказал осторожный Самуил Ваткин.
– Никто не подрывается, а мы подорвемся? – в голосе Монгола была убийственная ирония, и мы нашли его довод разумным.
– Дома – никому! – предупредил Монгол и показал кулак…
По городу ехали трамваем. Сбились кучей на задней площадке поближе к дверям, пугливо озираясь на проход вагона, чтобы не прозевать кондукторшу. А когда где-то рядом раздалось: «Кто еще не взял билетики» и Монгол крикнул: «Атанда, прыгай», мы, не раздумывая, повыскакивали из трамвая. Последним прыгал Сеня Письман, прыгнул и растянулся на мостовой, быстро вскочил и, прихрамывая, побежал за нами. Следом неслись ругательства кондукторши.
– Кто ж так прыгает, дурачок? – стал отчитывать Монгол Семена. – Надо прыгать вперед и стараться пробежать за трамваем, а ты сиганул назад. Хорошо еще, мордой мостовую не пропахал. Чем стукнулся-то?
Сеня захныкал, одной ладонью утирая хлюпающий нос, другой, держась за то место, которым сдуру ударился о мостовую.
– Не ной, – Монгол хлопнул Сеню по плечу. – Не голова, пройдет.
Ближе к железнодорожному вокзалу стояло недостроенное с довоенных лет здание причудливой формы из красного кирпича.
– Миш, а правда говорят, что здание строил архитектор-фашист, и что когда смотришь на него сверху, оно похоже на фашистский знак? – спросил Пахом.
– Не на фашистский знак, а на крест, – поправил Монгол.
– А как же узнали?
– Летчик с самолета заметил.
– И что?
– Фашиста расстреляли, а дом не успели разломать, началась война.
– Брехня все, – возразил Самуил, – никакого фашистского знака нет.
– А почему ж тогда дом не достроили? – возразил Пахом.
– Да потому что не успели. Началась война, – повторил Самуил Монголовы слова.
– Ну ладно, кончай трепаться, нам надо до полудня обернуться в лес и назад, чтоб дома не хватились, – напомнил Монгол, и мы прибавили шагу.
Сразу за железнодорожным мостом город заканчивался. Короткие резкие гудки паровозов и лязг составов остались позади. Мы шагали по обочине шоссе, а по сторонам тянулись изрезанные оврагами поля с синими полосками лесов на горизонте. За ближней деревней стоял Медвежий лес.
К лесу подошли, когда солнце стояло в зените. Усталые и разморенные жарой, мы сели в тени, чуть отойдя от опушки, достали все, что смогли добыть дома: огурцы, лук и по паре сырых картофелин. Набрали хворосту и развели костер. Смотреть за костром и печь картошку оставили младших: Вовку Мотю, Семена и Армена, а сами пошли в лес.
