Ну реально её будто накрыло, захлестнуло волной и понесло.
Тася тоже подошла, устроилась чуть позади, дёргала за руку, повторяла «Марьян, Марьян» и ещё что-то – пыталась остановить. Но Марьяна не обращала на неё внимания и не слышала. А чего тут стесняться, если этот дефективный заслужил? Каждое слово.
Она прищурилась, опять хмыкнула, сделала короткий шаг вперёд, наступая.
– Тоже мне, мачо недоделанный.
Парень ругнулся, воскликнул:
– Да отвали ты от меня! Долбанутая.
Вскинул руки, упёрся ей в плечи, собираясь отодвинуть или даже оттолкнуть, но тут совсем рядом неожиданно прозвучало:
– Э! Э! Лёх, полегче!
Ещё один парень. Решил вмешаться? Надо же!
Марьяна повернулась к нему, смерила коротким надменным взглядом, но осознала не сразу, кого увидела – настолько распалилась. Лишь через несколько секунд до неё дошло, что это… это… Захар.
Да. Да! Он самый! Захар Легостаев. Вот уж он точно из их школы, перешёл в одиннадцатый. Про кого-кого, а про него Марьяна доподлинно знала.
Почему? А разве догадаться так сложно?
Ну естественно, потому что тайно по нему сохла. Уже довольно долго. Настолько тайно, что даже от Таси и Родика до сих пор скрывала, ни словечком не обмолвилась.
– Чё тут вообще у вас творится? – поинтересовался Легостаев, усмехнулся, хотя и продолжал наблюдать за обоими настороженно.
– Не твоё дело! – вылетело на автомате, не менее грубовато-дерзкое.
Правда затем Марьяна всё-таки немного смутилась, вспомнив, как по-настоящему относилась к Захару, и нахлынувшие чувства оказались сильнее, слегка заглушили ярость и перекрыли поток рвавшихся наружу негодующих обвинений. Тогда Тася, воспользовавшись паузой, опять повторила её имя и то, что давно пыталась донести:
– Это… не он.
И Марьяна наконец-то её услышала, воззрилась недоуменно, наморщила лоб, пробормотала:
– В смысле?
Нет, Марьяна не притворялась, до неё реально никак не доходило, что подруга имела в виду. Она непонимающе уставилась на Тасю, а та, слегка вжав голову в плечи и высоко вскинув брови, но стараясь не встретиться взглядом, тихонько пояснила:
– Я про другого говорила. И он уже ушёл, пока ты…
Она остановилась на середине фразы, видимо, решив не добивать. Но и без того всем всё стало ясно.
На несколько секунд воцарилась тишина, и получилась немая сцена. Наверное, как раз такая, какую имел в виду Гоголь, заканчивая своего «Ревизора», которого проходили в восьмом классе.
Они вчетвером стояли неподвижно, словно окаменевшие, и просто ошалело пялились друг на друга. А потом…
Потом Легостаев заржал. Именно. Не засмеялся, а заржал как конь – от всей души, неудержимо и упоённо – то откидывая голову, то чуть сгибаясь вперёд. А у Марьяны глаза сами собой зажмурились, причём крепко-крепко, чтобы стало совсем темно, и мир прекратил существовать. Желательно, на самом деле. Хотя бы на пять минут, чтобы она успела провалиться сквозь землю, испариться, исчезнуть. Или уж просто незаметно сбежать. Потому что…
Да как жить после такого позора?! Ещё и лицо от стыда и смущения наверняка сделалось насыщенно пунцовым, как перезрелый помидор. И выражение на нём образовалось смятенно-глуповатое. И уши заполыхали кострами.
Ну вот почему, почему действительно так не работало? Закрыла глаза и пропала, стала невидимой для всех остальных, будто тебя тут и не было никогда, и не лоханулась ты дальше некуда. Не только перед посторонними людьми – на них-то в принципе наплевать – а перед крайне симпатичным тебе парнем. Но его громкий хохот, прорывавшийся сквозь любые заграждения и барьеры, мешал даже представить, что подобное возможно. Не просто намекая, а сигналя проблесковыми маячками и воем сирен: это фиаско, сестра! Полное, непоправимое и неизбывное фиаско.
