На лице митрополита, кажется, отразилось неподдельное недоумение.
«Как раз в этом-то все и дело, – Авраам-Бер явно нервничал. Шляпа его сбилась назад и грозила свалиться – Мы недаром убирали одно за другим все то, что не являлось последним для того, чтобы, наконец, найти это последнее».
«Зачем?»
«Чтобы понять нашу собственную природу», – негромко и серьезно ответил Авраам-Бер.
«Нашу собственную природу? – переспросил митрополит. – И какова же она, с вашего позволения, эта наша собственная природа?»
Секретарь позволил себе слегка улыбнуться.
Снисходительно и понимающе.
«Я скажу, – ответил быстро Авраам-Бер, словно боялся, что его перебьют. – В своей глубине человек находит себя, как Ничто, как Пустоту, о которой нельзя сказать ничего без того, чтобы не впасть в противоречие. Единственное, что мы можем сказать об этом, это то, что человек постигает свое подлинное существование именно тут, где он совершенно свободен от любых принуждений, и где ему уже не на что опереться, кроме как на самого себя».
Секретарю показалось, что молчание, которое последовало вслед за этими словами, никогда не закончится.
Наконец, митрополит сказал:
«Хорошо. Допустим. Но тогда возникает вопрос, как же мы в таком случае можем что-либо вообще знать об этом? Разве Ничто может быть чем-то положительным, – тем, о чем возможно хотя бы самое простое суждение? Разве о нем возможно что-либо знать?»
«Прекрасный вопрос», – Авраам-Бер улыбнулся. Словно лоцман, ведущий свой корабль в правильном направлении и потому крайне довольный результатами своей работы.
«Прекрасный, прекрасный вопрос, – повторил он, следя за выражением лица владыки. – Конечно, мы бы ничего не могли знать об этом, если бы ни одна вещь, которую нельзя даже назвать вещью, или принадлежностью, или способностью, потому что она выступает перед нами, как сама суть и сущность человека, без которой он все что угодно, но только не человек».
«И что же это такое?» – спросил митрополит.
«Это вера», – ответил Авраам-Бер.
«Вера?» – переспросил митрополит.
«Да, – сказал Авраам. – Это вера. Только не та, конечно, которая больше похожа на знание, которая хвалится тем, что она хорошо знает свой невидимый предмет, а та, которая сама повелевает своим предметом, вытаскивая его из небытия и не опираясь при этом ни на что, кроме самой себя».
«Значит, вера?» – негромко переспросил митрополит, морща лоб.
«Вера, ваше высокопреосвященство, – твердо повторил Авраам-Бер. – Та, которую мы могли бы справедливо назвать чистой, потому что она не нуждается ни в каких обоснованиях, ни в каких подпорках, так что мы не в состоянии даже отделить ее от того, кто верит. И все потому, что эта вера вовсе не способность, присущая человеку, а сам человек, свободно избирающий свой путь и понуждаемый лишь собственной волей».
«Вот оно что, – сказал митрополит, вновь кутаясь в свой дорожный тулупчик. – Между прочим, если я не ошибаюсь, то в одной известной вам Книге сказано по этому поводу так: Познайте Истину и Истина сделает вас свободными».
«Истинная правда, – весело подтвердил Авраам-Бер. – Вот только с вашего позволения я бы немного переставил слова и сказал бы так: Будьте свободными и Истина обязательно откроется среди вас».
«Как бы там ни было, если я правильно понимаю, – сказал митрополит, – разговор идет о вере, как о нашей собственной природе, не так ли?»
«Истинная правда», – согласился Авраам-Бер.
