– А, скажем, библиотекарь? – вступил в разговор Русаков.
Он ел кашу, стоя у рабочего стола, и от этого Илье было не по себе, точно хозяин дома сознательно пытался отмежеваться от них. Или он просто стеснялся? А может, это была старая привычка?
– Разве мерзкая книга не способна отравить пускай не тело, но душу человека?
– А какую книгу ты считаешь мерзкой?
Она ответила, не задумавшись:
– «Лолиту». То, что она превосходно написана, не искупает того, какая трибуна предоставлена Гумберту, чтобы оправдать свою лютую мерзость. Этот чел просто живая гниль! А Набоков сделал его главным героем.
– Прошу прощения, – оторопел Прохор Михайлович. С его ложки капнула сероватая крупинка, угодила на ободок тарелки. – Разве прекрасного стиля не достаточно, чтобы книга стала достойна звания «шедевра»?
Катя метнула в него сердитый взгляд:
– А вот и нет! Разве главное – как писать? А не для чего?
– Илья, но вы-то должны ценить набоковскую музыку?
– Разумеется, должен, – согласился Стариков. – Только я его не читал.
– Не читали Набокова?!
– Знаю-знаю, моя молодость пропадает зря…
Как-то разом ссутулившись, Русаков неразборчиво пробормотал:
– По наивности своей я полагал, что и современные музыканты – интеллигентные люди… Вы можете вообразить, чтобы Рахманинов не читал, скажем, Бунина? Чехова?
– Этих авторов я тоже прочел! Может, не все собрание сочинений, конечно…
Громко сглотнув, Ваня обвел всех смеющимся взглядом:
– У вас всегда так весело за завтраком?
Илья вытянул в его сторону указательный палец, прищурился, как стрелок:
– Кстати, все началось с тебя. Мы заговорили о том, какой вред могут принести представители той или иной профессии. Твоей, например. И вот смотри, куда нас это завело?
– Каюсь, каюсь. Не стоило мне приезжать к вам.
– Ну что за глупости, – вяло возмутился Русаков. – Простите, я даже не проверил, как вас устроили, лег вчера пораньше. В моем возрасте переизбыток эмоций хоть и радует, но уже слегка утомляет…
Поймав его взгляд, Катя выразительно указала глазами на друга детства:
– Мы всех включаем в нашу… игру?
– О, – сообразил Прохор Михайлович. – Это по желанию.
– Ну-у, – протянула она, – врач, хоть еще и не настоящий, нам явно пригодится. К тому же Ватсон был врачом.
Ванина рука с недоеденным бутербродом замерла в воздухе:
– Что за игра? При чем тут Ватсон? Тут есть Шерлок?
– Это я, – быстро произнес Илья, увидев в дверях кузена. – И у нас имеется нераскрытое преступление…
* * *
Какофония звуков, которая просачивалась во двор Гнесинки изо всех щелей, всегда заставляла Илью остановиться, точно перед ним вырастал невидимый звуковой барьер. Держа руки в карманах, чтобы пальцы оставались теплыми и не приходилось разогревать их слишком долго, он замирал возле памятника Рахманинову, который всегда был его божеством от музыки, и позволял волнам, плескавшимся в воздухе в разном ритме, заполнить его целиком.
Стариков не признался бы в этом даже Кате, но его все еще одолевала почти детская робость, когда он приближался к этому красивому и величественному зданию, стены которого помнили великих музыкантов. Стоило войти во двор Гнесинки, и комплекс самозванца тотчас напоминал о себе, хотя Илья учился уже на третьем курсе, и пора было почувствовать себя своим в разношерстной толпе московского студенчества. Но почти все его однокашники пришли в Академию из Гнесинского училища, а Илья учился в кемеровском и не помышлял о столице, пока Влад не поступил в МГУ. Это известие подстегнуло его, точно мокрой плеткой, он так и взвился: «А я чем хуже?!»
